– Допустим, – голос дознавателя стал спокойнее. – Тогда ответьте, почему вы повторно нарушили инструкцию и открыли окно.
– Виноват, конечно, ну а вы бы на моем месте проехали мимо?
– Вопросы здесь задаю я! – Следователь понял, что проигрывает допрос, и поэтому начал волноваться. – И вы не заметили террориста, появившегося у машины?
– Так ведь никого не было. Он словно из-под земли вырос.
– Чушь, Казарин. Чушь говорите, – зазвучал другой голос.
Наступила пауза, и Лешка смог протиснуться поближе к окну. Теперь он видел краешек палаты. Отец с забинтованной головой лежал совсем близко. Если бы не трое следователей, бесцеремонно расхаживающих по палате, Лешка мог дотронуться до него рукой.
– Ладно, допустим, что вы не заметили убийцу, – неожиданно зазвучал голос над самым Лешкиным ухом. – Но почему же он в вас не выстрелил? Простите, но вы были первый на его пути. А он, вместо того чтобы стрелять, почему-то бьет вас в лицо рукояткой пистолета.
– Слишком близкое расстояние, неизвестно, куда бы полетели мои мозги.
– Что-то уж все очень сложно.
– Ну, хорошо. Скажите, Казарин, что-нибудь вам запомнилось в нападавших? Что-нибудь особенное.
Отец задумался.
– Да нет. Все так быстро получилось.
– Приметы какие-нибудь. Шрам на лице, усы, нос с горбинкой, – не унимался следователь. – Ведь тот, кто ударил вас в лицо, находился прямо перед вами?
Владимир Константинович отрицательно качнул головой. Следователь вскочил со стула.
– Так у нас ничего не получится. Вам обязательно надо вспомнить что-нибудь такое. Давайте с самого начала…
Он сел напротив и что-то начал рисовать на бумаге.
– Вот остановились. Мальчишка, как вы уверяете, поджигает портрет. Вы его успели рассмотреть?
– Ну, в общих чертах… мальчишка кругился с факелом…
– А дальше?
– Дальше он, как обезьяна, соскочил вниз, и все началось.
– Что значит «как обезьяна»?
– А так. Как в цирке или зоопарке: одним прыжком он до подворотни добрался.
Следователь вздохнул.
– Цирка нам еще и не хватало. Казарин, вы хоть понимаете, ЧТО по вашей милости украли у государства?
В Лешкином сердце клокотали злость и досада. Он уже понял, что следователей интересовали только те факты, которые укладывались в их схему, и никакие другие. Для них Владимир Константинович был преступник, который не хотел в этом сознаваться.
– Плохи наши с вами дела, Казарин, очень плохи… Больше Лешка ничего не услышал. Кто-то подошел к окну и со звоном закрыл раму. Спрыпгув на землю, Лешка обреченно побрел по больничной аллее. Танька ждала его на скамейке.
– Ну как? – Теперь была ее очередь страдать от любопытства. – Что-нибудь узнал?
Лешка только махнул рукой.
– Все, как назло, против нас.
Танька взяла его под руку и попыталась утешить, как могла:
– Леша, я уверена – все будет хорошо.
Ребята двинулись по темным московским улицам в сторону Кремля. Шли молча до тех пор, пока Лешка не остановился у тумбы с афишей. На ней была изображена реклама нового сезона цирка.
– У меня мало времени, – задумчиво произнес Лешка, разглядывая афишу, но явно не фиксируя то, что было на ней изображено.
– Ты о чем?
– Пока отца спасает ранение, которое он получил при ограблении. Но через день-другой его состояние станет лучше, и его увезут.
– Куда?
– «Куда-куда»… Туда, откуда редко возвращаются.
На афише группа циркачей образовывала пирамиду, на верхушке которой улыбающаяся маленькая девочка делала стойку на руках. Снизу была надпись: «Цыганская труппа под управлением Романа Романова. Сегодня и ежедневно».
До Таньки, наконец, дошел смысл Лешкиных слов.
– Ты это брось. Не раскисай.
Лешка глотал слезы и беспомощно сжимал кулаки.
– Если бы ты слышала, как они на него кричали. Как на мальчишку… Гады.
Танька крепко стиснула Лешкину руку.
– Послушай, а может, дядя Володя чего-то недоговаривает?
Лешка вытаращил глаза.
– Да ты… ты что такое говоришь? Мой отец – настоящий коммунист. Он… он…
– Ты не понял. – Она пыталась найти нужные слова. – Я имела в виду другое: может, он чего-нибудь забыл. Знаешь, как бывает?
– Не знаю. И знать не хочу! – твердо ответил Лешка.
– Вот и хорошо, – успокоилась Танька. – Это дело курирует мой отец. Я уверена, что он все сделает, чтобы спасти Владимира Константиновича.
– Он уже сделал, – едко заметил Лешка.
– Ты это о чем? – вскинула брови Татьяна. Он махнул рукой.
– Да ладно, проехали.
– Нет, ты скажи!
Лешка уставился непривычно холодным взглядом в ее глаза.
– Что говорить? Ты думаешь, что твой папа не знает, что там творится? – Он указал в сторону больницы. – Или эти гады давят на отца просто так?
Назревала ссора – и она грянула.
– Не смей о моем отце говорить в таком тоне! – гневно закричала Танька.
– Ага. О моем можно, а о твоем нельзя?! Танька не находила слов.
– Знаешь, что я тебе скажу?
– Что? – вызывающе переспросил он, как будто ответ был уже ему ясен.
– Твой отец сам во всем виноват! – выпалила Танька. – А ты – тряпка. Нюни распустил…
Такого перехода на личности Лешка стерпеть не мог.
– Если я тряпка, то ты… ты… – избалованная и черствая… Он запнулся, подбирая слова.
– Ну, что ж ты замолчал?
Первый раз в жизни они говорили друг другу обидные слова. Наконец Лешка не выдержал, махнул рукой и зашагал прочь. Танька кусала губы и смотрела, как он уходит все дальше и дальше. Надо было крикнуть, остановить его… Но она развернулась и быстро пошла в другую сторону.
Лешка пришел домой злой и угрюмый. Не раздеваясь, упал на кровать и уткнулся головой в подушку. Главное, что нужно было сделать сейчас, – сосредоточиться, чтобы понять, как быть дальше. В сотый раз он мысленно прокручивал допрос отца, ссору с Таней, но почему-то в голову лезла одна эта дурацкая цирковая афиша на бульваре. Казарин пытался до мельчайших подробностей вспомнить то, что говорил отец, а вместо этого перед его глазами вырастали цыгане, лошади и маленькая девочка на верхушке пирамиды. Лешка даже засунул голову под подушку и вдруг все понял. Он вскочил как ужаленный и заметался по комнате.