— Знакомство ещё не означает приветствие. Пока только в шведской печати появились публикации, одобряющие инициативу нашего царя. Газеты остального мира, кроме социалистических антиправительственных изданий, про разоружение пока помалкивают.
— Время на осмысление предложения ещё не прошло. Предложить Европе разоружиться - такого ещё не было.
— Значит, есть поле для размышлений, для политического волеизъявления монархов и республиканских правительств.
— Но ни те, ни другие разоружаться не посмеют.
Полковник Алексеев, к числу старожилов кафедры не относившийся, до того молчавший, позволил себе высказаться:
— Чтобы пойти на созыв конференции по разоружению, правителям надо иметь политические способности военных вождей.
— Вы хотите сказать, Михаил Васильевич, что наш государь таких способностей не имеет?
— Нет. Такой мысли я не утверждаю. Но каждый монарх во многом подвластен своему окружению. Вот о его политических способностях я и хочу сказать.
— Тогда ваше мнение: состоится ли в голландской Гааге конференция по разоружению или нет?
— Могу убеждённо сказать, что такой конференции на уровне глав правительств в обозримом будущем не предвидится.
— Обоснуйте ваше утверждение.
— Разоружение возможно только при добровольном обоюдном согласии. Но пойдёт ли на такой шаг османская Турция, которая цепляется за Балканы, Прусское королевство, превратившееся в Германскую империю, или Япония, которая размещает военные заказы где только можно? Вот в чём вопрос.
— Здесь спорить не приходится. В Стамбуле, Берлине и Токио никому из власть держащих разоружение даже не приснится.
— Тогда реальность созыва Гаагской конференции сводится практически к нулю. Значит, спорной проблемы простонет.
— А как же тогда понимать инициативу России, которая разошлась по европейским столицам?
— Думаю, что она останется для истории только инициативой российской дипломатии.
— И это всё?
— Конечно. Наши дипломаты, как порой кажется, лишены чувства реальности и потому демонстрируют европейским столицам отсутствие политических способностей.
— Резковато сказано, Михаил Васильевич. Но таковы наши сегодняшние реалии.
— Дай Бог, чтобы ими не обладали военные вожди России, за идеей разоружения не просмотрели вооружение соседей на континенте...
Алексеев до и после революционного потрясения 1917 года считал, что император Николай II обладал немалыми политическими способностями. Здесь он был противником тех, кто утверждал, что у последнего Романова «отсутствуют политические способности» управления Российским государством.
По умозаключениям Алексеева, государь свои политические решения принимал вовсе не под чьим-то влиянием. Николай II был человеком на российском престоле откровенно мягким, но не слабым. Непоколебимым он становился там, где ему не позволяли поступать иначе жизненные принципы. Хорошо известно, что в политике, при решении военных вопросов, как и в личной жизни, Николай II руководствовался «чистой совестью». Но при управлении государством такой метод далеко не всегда приносил ожидаемые плоды.
Поэтому инициатива российского императора о созыве В1899 году первой в мировой истории конференции по разоружению в Гааге, конечно же, была обречена на неуспех. Инициатива оказалась «гласом вопиющего в пустыне», под которой подразумевался мир на рубеже XX столетия. Мир, в котором назревала схватка за его передел.
Ещё при службе в Генеральном штабе, при преподавании в Николаевской академии за Алексеевым сослуживцы заметили нерасположенность к Германии, к её военной машине. Как-то раз Михаила Васильевича спросили:
— Почему у вас такая предвзятость в суждениях относительно Германии?
— Потому что она наиболее вероятный противник России в Европе.
— Но ведь при определённой раскладке сил Берлин может стать военным союзником России.
— Вполне возможно. Но прочного российско-германского союза не случится.
— Наши дипломаты, вернее, часть их, считают такой союз вполне вероятным.
— Союзу России и Германии не бывать. Париж не позволит. И Лондон, хотя с Британией мы почти всегда были и есть в натянутых отношениях.
— Вы имеете в виду французские вклады в наши банки?
— Конечно, их. И то, что мы с Францией не имеем общей государственной границы.