Среди прочего он поведал, как присутствовал на каком-то недавнем рауте с представителями американской дипломатии и кого-то из творческих элит заокеанских. И когда речь зашла о Горбачеве и его перестройке, он им смело заявил под коктейль: Perestroika is shit!
Конечно же, это была все та же бравадца, присущая ему. В общем не без клоунского интеллигентского претенциоза. А на крупном «американском плане» (см. киноведческий термин) выказывалось глубокое «прослоечное» неверие в перестройку – исключительно с диссидентской стороны. Все та же «фига», но уже не в кармане. Творческому интеллигенту фигу уже нечего было прятать – уже можно сунуть власти в нос. А та, в свою очередь, была готова показно зардеться в сожалениях, что не умела внемлить чаяньям. И shit шло от неверия, что все это закончится чем-то культурно-эпохально-значимым, опять же в интеллигентском изводе.
В общем, в то время Леша еще плохо знал, чего он хотел от политики. Но чего-то хотел и уже мог что-то кому-то доказывать. В плане психологии это хорошо просматривается из контекста все той же осмеянной Щедриным неопределенности аспираций – то ли конституции хотелось, то ли севрюжины с хреном…
Это сегодня я чувствую, что мое пространство публициста сузилось, как шагреневая кожа, и нет ничего обиднее знать, что в обществе происходят вещи, о которых именно ты можешь сказать верней и лаконичней – а уже не дано, тебя изгнали со всех заметных трибун… А тогда я смутно понимал про себя, что еще не дорос до понимания динамики социального в стране. Приученно радовался перестройке и гласности – а не понимал. И еще дальше был от понимания динамики происходящего в элитах. А Леша был из семьи культурных элитариев, людей, знающих, как устроена система и какие процессы в ней пошли, и более того – весьма влиятельных с определенного времени. (Этому найдется место и ниже по тексту, в следующих главках.) И ему уже было о чем рассудить – и кино уже снимать как раз о несвободах и экзистенциальной тоске.
Леша и обнаруживал себя больше либералом в те времена, даже и русофилом будучи в каком-то формате. Он был из тех молодых творцов, готовящихся занять свое место в искусстве, кому хотелось большего, хотелось сильных кадров и потрясений, кому нужны были реальные реформы всего на свете (ведь здорово же, когда звон и треск повсюду – и дым коромыслом) и кто был убежден, что перестройка топчется на месте. Что она по сути своей – продолжение все той же пыльной демагогии про равенство и братство. Как же – сердца требовали перемен в отмщение за тоталитаризм, и разум уже не поспевал.
Протестуют часто совсем не только во имя справедливости, а от внутренней неспособности подчиниться дисциплине обстоятельств. Права и свобода личности – понятия не абсолютные, они имеют и конкретное измерение – временное и обстоятельственное. Так, у избалованного единственного ребенка богатых родителей представления о свободах и несвободах могут быть одни, а у его сверстника, растущего в большой без достатка семье, – другие. Тут вообще счет обязанностей может превышать счет личных прав на порядок. У познавшего мир старца они одни, а у юной вертихвостки – совсем другие. Ну, а человек пассионарный просто по природе своей иной, чем флегматик и конформист.
И опять же – умиляясь словам нового ректора нижегородского лингвистического университета, сказанным ей навстречу юбилею города и вмонтированию памяти о Леше Балабанове в стену заведения… Об исключительной дисциплинированности и соответствию моральному долгу… Со слов друзей, и я другого не скажу, Леха был отличным парнем. Скажи кто о нем плохое – так худшим из того будет: Вот гад, два моих диска запилил… А когда уже вырос в большого художника, то стал очень требовательным, а местами и жестким в плане работы. Должно быть, так и было, хотя есть свидетельства, что часто не по делу орал на зависимых от него людей… Но прежде чем ему воспитать в себе чувство долга и ответственности или приспособить их к потребностям своего кино, случалось и другое…
Уже на втором году службы, когда их борт сел на дозаправку в Будапеште и экипажу дали пару часов на отдых, Балабанов умудрился отстать от своих и потеряться. Он устроил себе увлекательный шоппинг по музыкальным отделам в поисках дефицитных дисков и так увлекся, что отстал от самолета… С кем еще такое могло случиться – сказать затрудняюсь… По итогам этого «раззвездяйства» (был бы штатным офицером – сочли бы служебным преступлением) он был переведен в другую структуру на менее ответственную должность, где и дослуживал свой срок.