Конечно, особенный интерес Венецианова вызывали книги по художеству. В конце минувшего века их вышло довольно-таки много. «Основательные правила или краткое руководство к рисовальному художеству» (1781), «Людвига фон Винкельмана руководство к точнейшему познанию древних и хороших живописей…» (1798), книга Н. Львова о перспективе и другие. Среди них, помимо последней, привлекало внимание «Понятие о совершенном живописце, служащее основанием судить о творениях живописцев, и примечание о портретах». Перевод этого труда теоретика французского классицизма Роже де Пиля был осуществлен асессором Архипом Ивановым. Судя по дальнейшему творчеству Венецианова, некоторые постулаты автора оказались ему близки по духу. Например, не приукрашивать натуру в тех случаях, когда изображается человек, значительный своими деяниями. А вот что писал Роже де Пиль о понятии большого стиля: «Потребно в живописи нечто великое, одушевленное и необычайное, удобное удивлять, пленять и научать; что самое называется большим вкусом». Впоследствии мы увидим, как Венецианов решит для себя эту задачу — пленять, научать, удивлять, изображая натуру низкую с точки зрения Роже де Пиля, а тем более академизма, и не утрачивать при этом величавости, необычности и пленительности.
В те первые годы в Петербурге Венецианов не только совершенствовался как художник, не только прорастал из самоучки в профессионального мастера. Он постепенно созревал как личность, как лицо общественное. Россия и россияне переживали тогда трудный процесс зарождения и развития национального самосознания. Нередко создается превратное мнение, скорее даже ощущение, что этот процесс как бы сам собою происходит в обществе, мало задевая личность отдельного человека. На самом деле подобный сложный процесс вообще немыслим помимо каждого человека. Идея, благотворная идея — «я россиянин» — должна дойти до глубины каждой души и тогда уже общества в целом. Идея национальности неразрывна с уважением к простому народу, с умением болеть его болью, близка идее народности.
Ломоносов в своей записке «Идеи для живописных картин из российской истории» обращается к художникам с призывом воспевать отечественное. Академия художеств как будто бы и откликается на эти призывы общества — даже в 1802 году с готовностью принимает правительственный указ, обязующий задавать ученикам темы из Русской истории. Однако в этом указе есть весьма существенное ограничение — в нем предлагается прославлять лишь «великих людей, заслуживших благодарность Отечества». О народе — будь то из прошлого или из сегодняшнего дня — речи не шло. На ограниченность указа откликается в своем «Московском журнале» в том же году известный писатель, журналист, историк Н. Карамзин: «Таланту русскому всего ближе и любезнее прославлять русское. Должно приучить россиян к уважению собственного; должно показать, что оно может быть предметом вдохновенья артиста и сильных действий искусства на сердце. Не только историк и поэт, но и живописец и ваятель бывают органами патриотизма».
Конечно же, ни в прогулках по городу, ни в Эрмитаже, ни за домашними занятиями не оставляла Венецианова мысль об Академии художеств, alma mater русских художников. Она была средоточием художественных сил всей необъятной России. О ней мечтали юноши с самых далеких окраин, желавшие посвятить жизнь служению искусству. Не только крупнейший учебный центр, но и обширная творческая лаборатория, мастерская: под ее крышей, в буквальном смысле слова, создавались ее профессорами наиболее значительные произведения. Хотел ли Венецианов сам учиться в Академии? Ответить с определенностью на этот вопрос не дает полное отсутствие документальных данных. Скорее всего — нет, не хотел. Влияние личности Боровиковского, его творчества было столь сильным, что вызывало желание идти его путем. Боровиковский же, как и два других лучших мастера портрета — Рокотов и Левицкий, не учился в Академии. Быть может, Боровиковский смог так много дать Венецианову потому, что, сам самоучка, он сумел найти верный подход к самоучке же Венецианову.
Бывал Венецианов и в Академии. Наверное, с трепетом шел юноша в первый раз по узким, длинным академическим коридорам. Он мог видеть там работы одного из первых академиков, покойного А. Лосенко — «Чудесный улов рыбы», «Владимир и Рогнеда». Вероятно, он стоял перед ними долго, дивясь про себя, как это автор осмелился в евангельской теме поместить, да еще рядом с Христом, простоватую горожанку, каких сам Венецианов ежедневно видывал на городских улицах. В другой картине Лосенко его могло заинтересовать русское платье на служанке. Действия же главных героев, князя Владимира и Рогнеды, скорей всего, показались малоправдоподобными — как «на театре». Видел он и работы академика Г. Угрюмова. Он немало был о нем наслышан. Действительно, искусство Угрюмова находилось тогда в самом расцвете. Более других произведений славился огромный холст, украшавший Троицкий собор: «Торжественный въезд в Псков Александра Невского после одержанной им победы над немецкими рыцарями». Величавость сочеталась здесь с попыткой дать исторически конкретное изображение. Здесь — в числе героев — русские бабы в сарафанах, детишки в рубашонках. Историческая тема несколько отдавала чувством правды, но лишь в околичностях, не в образах главных героев картины. Вернувшись в тот раз в дом Боровиковского, Венецианов, вероятно, остро почувствовал разницу: там, у академиков, — величавость и торжественность форм. Здесь — лиризм и мягкая непосредственность чувств, решенные в духе сентиментализма. Не исключено, что уже тогда он размышлял, как соединить в одном произведении и то и другое.