Человек строгой честности, Венецианов не мог спокойно переносить свой невольный долг подписчикам. Нужно было что-то срочно предпринимать. Он добивается приема у князя Куракина, хлопочет о новом журнале, содержанием которого станут анекдоты из эпохи Петра I. В своем прошении он писал, что собрал по подписке изрядную сумму, «поставив себя, таким образом, в обязательство с публикою, запрещением исполнить сию свою обязанность подвергается совершенному расстройству; в уважение чего и просил о дозволении ему издавать журнал». Дозволение было дано, однако при условии, что каждый рисунок журнала приносить в цензуру. На сатирические издания правители России всегда смотрели косо. Тогда же, в 1800-е — 1810-е годы, особенно. Цензуре было дано особое распоряжение оберечь от насмешек и поругания личность Наполеона — в печать просочилась безымянная прокламация, в которой тот назван «тварью сожженной совести». Еще жива в памяти жестокая сеча при Аустерлице, когда в проигранной Наполеону битве полегло столько русских и австрийцев. Это было всего четыре года назад, в 1805 году. А еще два года спустя был заключен оказавшийся столь эфемерным Тильзитский мир. С той поры два императора, два властителя самых больших империй в Европе, два лицедея разыгрывали на европейской сцене, перед многочисленной публикой — всем континентом — пастораль братской любви, трогательной дружбы и взаимного доверия.
Венецианов больше не хочет иметь дел с цензурой. Он не хочет, чтобы чужой холодный произвол решал, жить ли рожденному им произведению. Графику — до поры — он оставляет. Пришлось переменить и службу, очень может быть, что не без влияния скандала с гравюрой «Вельможа». Почтовое ведомство он оставляет, перейдя в Ведомство государственных имуществ, в Лесной департамент. Теперь он не просто человек, обязанный отсидеть в канцелярии с утра до вечера. Теперь он землемер. Служебный день уже не имеет таких жестких рамок. Нередко случалась надобность выезжать за пределы столицы. В те времена деревня близко подступала к городу. Охта была тогда еще и не из самых близких деревень, а в конце XVIII века коров еще держали на Красной улице, рядом с парадной набережной Невы. Восприимчивость к новому, редкая зрительная память — отличительные свойства Венецианова зрелой поры. Но и тогда вряд ли совсем бесследно могли пройти пусть редкие, беглые впечатления деревни, мелькающих лиц, житейских сцен. Скорее всего, мысль обратиться к народной теме зрела медленно, постепенно, исподволь. Вряд ли у такого основательного человека перелом в творчестве случится внезапно, сразу: переехал в Сафонково, и от этого механического действия тотчас по мановению волшебного жезла начался совершенно новый период творчества. Семена были посеяны раньше: и детством, и — частично — петербургскими впечатлениями. В Сафонкове они стремительно прорастут и принесут замечательные плоды.
Глава третья
А пока идет день за днем. Пишет он не слишком много. Больше размышляет. Все теснее сближаясь с кругом художников, Венецианов видел, что все то, что можно означить понятием «художественная жизнь», помещалось или стремилось поместиться под сенью Академии художеств. Он понял, что быть в России свободным, независимым художником почти немыслимо. Нужно хотя бы получить ее «благословение», то есть официальное звание художника. По академическому уставу художники, не учившиеся в Академии, имели право вначале представить работу на звание назначенного, а затем, буде работа одобрена, и на звание академика. Венецианов принимает для себя решение. Советовался ли он со своим учителем Боровиковским, какую тему избрать для картины? Судя по выбору — вряд ли. Венецианов решает представить на конкурс автопортрет. В XVIII веке автопортреты художники писали довольно редко. Положение художника на общественной лестнице было так незначительно — где-то рядом с ремесленником, — что и личность его, естественно, считалась малоинтересной. Поэтому мы знаем в лицо мало кого из русских художников той поры. Сторонний для Академии человек, да еще представивший на первое звание автопортрет, — это было весьма необычно и смело.