Разумеется, не только идеи романтизма увлекали художника. Он с живым интересом следил за опытами художников-романтиков, прежде всего за творчеством Кипренского. Наверное, он по приезде в Петербург восторгался силой портрета Швальбе, позднее пристально вглядывался в черты Е. Давыдова, чей портрет кисти Кипренского — высшая точка романтизма в русской живописи. Есть несомненная внутренняя близость между венециановским портретом Е. Венециановой и портретом Е. Ростопчиной Кипренского. Различий на первый взгляд много: героиня Кипренского — светская дама, Е. Венецианова, дальняя родственница художника, человек сословия, скорей всего, купеческого. Ростопчина показана на нейтральном фоне, Венециановой служит фоном романтизированный пейзаж. Обе очень различны по типу лица. Но на этом и кончаются расхождения в этих произведениях. Далее начинается ряд проявлений глубинных родственных связей. Для обоих художников натура служит средством выказать романтические представления о жизни. Героини изображены, казалось бы, очень живо, очень непосредственно. Но они неохотно раскрывают перед зрителем свой тайный внутренний мир. Широко раскрытые глаза Ростопчиной избегают нашего взгляда, словно уклоняясь от него. Венецианова глядит прямо на нас. Венецианов достигает ощущения таинственной романтичности иным путем: когда пытаешься воспроизвести в памяти образ героини, в воображении прежде всего возникает загадочная полуулыбка, чуть тронувшая губы, за которой прячется лирический мир ее души. Романтически затаенный мир героинь в обоих портретах — своего рода приглашение к серьезному размышлению о них. Дав себе этот труд, начинаешь различать под внешней уклончивой загадочностью сложный мир личности. В обеих чувствуется отрешенность от будней, мечтательное стремление к чему-то светлому, лучшему, неприятие обыденности. В них живет «душевный порыв к неопределенному идеалу», как выражался о сути романтической поэзии Жуковского Белинский. В Ростопчиной этот порыв страстнее, в нем есть даже нечто от мистического прозрения. Героиня Венецианова — проще, ее мечтательность лишена лихорадочности, она покойнее, сдержаннее. Близки и романтизированные образы юных девушек — Н. Кочубей Кипренского и княжны Путятиной, созданные мастерами в начале 1810-х годов.
Классицизм, сентиментализм, романтизм — все эти направления, развивавшиеся в русском искусстве на протяжении жизни Венецианова, не отрицали друг друга со всей категоричностью, но нечто важное, существенное наследовали от прошлого, включая ту или иную черту уходящего стиля в систему взглядов, в теорию и практику нового направления. Венецианов сумел от каждого из этих направлений, угасающих, зарождающихся или расцветающих на его глазах, взять то лучшее, что, как оказалось впоследствии, вело русское искусство к реализму: возвышенность и патриотизм, четкость формы классицизма, интерес к «внутреннему человеку», «местный колорит», «тьмо-свет», то есть светотень в буквальном смысле и в смысле объемности трактовки характеров — от романтизма. Как последователь сентиментализма, он делает центром своих творческих устремлений простого человека, сопереживая ему, восхищаясь его красотой, силой, воспевая поэтическое слияние мира его души с миром природы.
Беря все наиболее долговечное, существенное от различных направлений, Венецианов создает тот необычайно гармоничный сплав, который являет его творческий метод, лежащий в основе всех лучших его произведений.
Как уже говорилось, 1 сентября 1811 года Алексей Гаврилович Венецианов был удостоен за представленный портрет К. И. Головачевского с воспитанниками звания академика. Внешне в его жизни как будто бы ничего и не переменилось. Он служит землемером в Лесном департаменте. В том же 1811 году он получает следующий чин по службе: теперь он уже губернский секретарь. Академия сочла, что она сделала для него все возможное, дав ему звание академика. Да и сам новоиспеченный академик в ту пору не помышлял о том, чтобы попасть в академический клан. Он слишком устал: ведь он не просто сделал два портрета в невероятно короткий срок. Он сделал их по-новому, сделал их по-своему, не приноравливаясь заискивающе к требованиям Академии. Он убедился в своем праве на независимость творчества.
В конце 1811 и начале 1812 года работает он мало. Днями, когда есть хоть маленькая толика света, на который так скупа петербургская зима, он в департаменте. С наступлением весны все сильнее одолевает жажда взять палитру, привычным движением выдавить из тюбиков аккуратные горочки краски, с наслаждением вдохнув их запах, взять привычно левой рукой кисть (на «Автопортрете» он изобразил себя левшой) и стать перед чистым холстом. Мало-помалу он начинает работать. Горестное известие о смерти матери снова выбивает его из колеи.