Миновала весна. В ночь на 12 июня Наполеон без объявления войны перешел Неман. Пока с далекой западной окраины империи мчался фельдъегерь, меняя загнанных лошадей, в столице еще веселились на балах, любовались загадочной прелестью белых ночей, занимались своими частными делами. Столица пребывала в счастливом неведении, а там, уже по сю сторону Немана, родную землю щедро обагряла кровь.
Известие о коварном нарушении Тильзитского мира резко, с необычайной стремительностью перевернуло всю жизнь России и жизнь каждого русского в отдельности. Личные заботы были оставлены ради общего для всех дела. Кастовые интересы сословий отошли на задний план. Общий интерес властно поставил рядом крепостного и душевладельца, вельможу и мещанина. Так война стала всенародной. В истории России, пожалуй, больше не сыскать примера такого единодушия. Но увы, как короток оказался этот период тесного сплочения всего русского народа перед лицом коварного врага. По всей России шел добровольный сбор пожертвований. Кто грош, кто тысячу рублей — всякий с равным чувством давал посильно в народную казну. Было собрано около ста миллионов рублей, выставлено вдобавок к регулярной армии тридцать две тысячи ратников.
Наполеон, одержимый верой в свое всемогущество, с невероятной стремительностью шел в глубь огромной страны, шел навстречу зиме, навстречу неминуемой гибели. Когда стало известно, что Москва сдана французам, жители столицы начали стремительно готовиться к эвакуации. Через некоторое время в Петербурге появились первые беженцы из Москвы. Венецианов в беспокойстве за судьбу старика-отца неустанно искал встреч с несчастными москвичами, жадно расспрашивал обо всем, что они знали. То, что они рассказывали, было трагически величественно. Все жители древнего города с поразительным единодушием покидали свои жилища, кто домик, кто дворец, кто лачугу. На то не было приказа, не было и гонцов специальных, которые хотя бы весть о подобном решении пронесли из конца в конец большого города. Каждый поступал согласно своему понятию долга. И оказалось, что жители всей древней столицы долг свой перед отечеством понимали одинаково.
Люди покидали город чаще всего ночами. Путь им освещали гигантские костры — по всей Москве горели дома, подожженные руками их владельцев (так рассказывали очевидцы). Вскоре Венецианов узнаёт, что великий московский пожар поглотил и его родные пенаты.
Венецианов, которому патриотическое чувство гражданина своего отечества было привито еще идеалами просветительства и высокого классицизма, с первых дней войны не только разделяет общенародные порывы, но ищет приложения собственных сил. Он видит на академической выставке картину профессора Академии художеств Андрея Иванова «Единоборство Мстислава с Редедею», в которой художник, обратившись к далекому прошлому, воспел славу русским воинам, вставшим на защиту независимости родины. Спустя некоторое время общество увидит замечательную серию карандашных портретов героев войны Ореста Кипренского. Петербуржцы часами простаивают в очереди, чтобы попасть на представления патриотических пьес — «Всеобщее ополчение», «Пожарский», «Дмитрий Донской».
Знаменитый баснописец И. Крылов как-то еще до начала войны сказал: «…язвительные шутки… произнесенные с насмешливым видом… делают большее впечатление и больше поражают сердце, нежели наилучшие философические речи». Именно о таком диалоге с народом мечтал несколько лет назад Венецианов, когда затевал свой «Журнал карикатур». Его сатирический запал остался нереализованным. Теперь он создает семь офортов, раскрашенных от руки, восходящих по своей художественной структуре, как и «Вельможа», к народному лубку. Нынче он не одинок в своем начинании — одновременно работают над сатирическими листами архитектор И. Иванов, кончивший Академию по классу скульптуры И. Теребенев и другие художники. Лучшие листы Венецианова и Теребенева будут позднее выпущены отдельным изданием.
Встреча и работа бок о бок с Теребеневым дала Венецианову неожиданно много. Иван Иванович оказался не только членом Вольного общества — он незадолго перед войной вернулся в Петербург из Твери, куда был откомандирован на два с лишним года Обществом для собирания предметов русской старины. Уже это было интересно. Еще интереснее другое. Теребенев в Вольном обществе относился к его левому крылу, к тем, кто считал, что искусство должно служить для целей просвещения народа и исправления нравов общества. Мог ли Венецианов, пытавшийся издавать журнал с эпиграфом «Смех исправляет нравы», не радоваться встрече с единомышленником, который считал, что искусство не украшение жизни, что оно имеет высокое назначение, а художник лишь тогда вправе именоваться художником, если он принял в сердце как свои такие идеи, как «споспешествование сообразно силам своим и общему благу». О высоком назначении искусства одним из первых в России веско сказал Радищев. О необходимости изучения и освоения фольклора, народного искусства — тоже он. Идеи национальной самобытности искусства, его народности, идеи, осуществлению которых Венецианов отдаст всю свою жизнь, тоже впервые четко оформились под пером Радищева.