И князь повещает корсунцам: «Я здесь!
Сдавайтесь, прошу вас смиренно,
Не то, не взыщите, собью вашу спесь
И город по камням размыкаю весь —
Креститься хочу непременно!»
Увидели греки в заливе суда,
У стен уж дружина толпится,
Пошли толковать и туда и сюда:
«Настала, как есть, христианам беда,
Приехал Владимир креститься!
И прений-то с нами не станет держать,
В риторике он ни бельмеса,
А просто обложит нас русская рать
И будет, пожалуй, три года стоять
Да грабить края Херсонеса!»
И в мудрости тотчас решает сенат,
Чтоб русским отверзлись ворота;
Владимир приёму радушному рад,
Вступает с дружиной в испуганный град
И молвит сенату: «Ну, то-то!»
Ничего подобного этому задиристому тону нет во второй части. Она празднична, полна пафосом обновления:
По лону днепровских сияющих вод,
Где, празднуя жизни отраду,
Весной всё гремит, и цветёт, и поёт,
Владимир с дружиной обратно плывёт
Ко стольному Киеву-граду.
Всё звонкое птаство летает кругом,
Ликуючи в тысячу глоток,
А князь многодумным поникнул челом,
Свершился в могучей душе перелом —
И взор его мирен и кроток.
……………………………………….
Плывёт и священства и дьяконства хор
С ладьею Владимира рядом;
Для Киева синий покинув Босфор,
Они оглашают днепровский простор
Уставным демественным ладом.
Когда ж умолкает священный канон,
Запев начинают дружины,
И с разных кругом раздаются сторон
Заветные песни минувших времён
И дней богатырских былины.
…………………………………………………………
И пал на дружину Владимира взор:
«Вам, други, доселе со мною
Стяжали победы лишь меч да топор,
Но время настало, и мы с этих пор
Сильны ещё силой иною!»
И на берег вышел, душой возрождён,
Владимир для новой державы,
И в Русь милосердия внёс он закон —
— Дела стародавних, далёких времён,
Преданья невянушей славы!
(«Песня о походе Владимира на Корсунь». 1869)
Именно по поводу этой баллады Алексей Толстой сделал в письме Болеславу Маркевичу от 5 мая 1869 года ценное признание относительно характера своего поэтического дарования; «Когда я смотрю на себя со стороны (что весьма трудно), то, кажется, могу охарактеризовать своё творчество в поэзии как мажорное, что резко отлично от преобладающего минорного тона наших русских поэтов, за исключением Пушкина, который решительно мажорен. Это у меня происходит прежде всего оттого, что по-французски я порой употребляю непечатные слова, а они решительно мажорны. Жуковский не употреблял их никогда… Не надо принимать их в буквальном смысле, это ведь только один из способов закрутить усы, а когда они свисают вниз, то делаешься плаксой и элегиком». Действительно, от стихов Алексея Константиновича Толстого веет жизнеутверждающей бодростью.
Настоящим поэтическим завещанием стала последняя баллада А. К. Толстого «Слепой». Сюжет её таков: на охоте князь с дружиной углубился в лесную чащу; наступило время трапезы, и дружинники предложили для услаждения пиршества пригласить слепого гусляра, которого встретили поблизости; но старик шёл слишком медленно, и когда оказался на месте, охотники уже уехали; однако слепец, ничего не подозревая, запел свою песню; когда же понял, что опоздал, певец признаётся себе, что он всё равно не в силах молчать и песня льётся сама из его груди:
Она, как река в половодье, сильна,
Как росная ночь, благотворна,
Тепла, как душистая в мае весна,
Как солнце приветна, как буря грозна,
Как лютая смерть необорна!
Охваченный ею не может молчать,
Он раб ему чуждого духа,
Вожглась ему в грудь вдохновенья печать,
Неволей иль волей он должен вещать,
Что слышит подвластное ухо!
Не ведает горный источник, когда
Потоком он в степи стремится,
И бьёт и кипит его, пенясь, вода,
Придут ли к нему пастухи и стада
Струями его освежиться!
………………………………………………
И кто меня слушал, привет мой тому!
Земле-государыне слава!
Ручью, что ко слову журчал моему!
Вам, звездам, мерцавшим сквозь синюю тьму!
Тебе, мать сырая дубрава!