Упоминание о «медном знаке — пластинке на шаманском шнуре» нужно в зачине поэмы не столько для образности, сколько для обозначения связи «Наступления лета» — поэмы, которую собирается писать Кулаковский со «Сновидением шамана» — поэмой, работу над которой он только что завершил.
«22 февраля 1924 года. Весь день возился с потрохами. Нашел: две почки, часть желудка, кишки около одной сажени. Весь жир собрал и растапливал, вышло около З1/2 фунта сала…
23 февраля 1924 года. Доставал лед для окна. Вставил одно окно. Пишу песню о лете. Плохо клеится.
25 февраля 1924 года. Сделал себе большой низкий жирник… Писал о лете. Сделали тесто для оладий».
Впрочем, рождающаяся поэма, в которой:
уже не умещалась в душной тесноте юрты. И постепенно Алексей Елисеевич начинает переносить работу над поэмой в лес, где он построил специально для этой работы шалаш…
Разведя здесь костер, принимался за работу…
Кулаковский считал, что Уот иччитэ (дух — хозяин огня) — это самый великий из всех иччи, возводимый до степени божества и почитаемый больше богов.
«Если в огне послышится вдруг краткий, но звучный треск, то хозяева юрты или шалаша («отуу») принимают решение, противоположное тому, которое было сделано только что перед этим, — писал он. — Например, если хозяин решил на завтра ехать в дальний путь или идти на промысел, или купить что-нибудь, то все раздумывает и не приводит в исполнение; наоборот, когда он перед треском сидел, не решаясь на какое-нибудь дело, то уже должен решиться».
Рождающаяся под треск лесного костра поэма «Наступление лета» как раз и становилась воплощением этой решимости.
Возникший в противостоянии «быку зимы», олицетворяющему холод, болезни, злые силы, «медный знак на шаманском шнуре» не исчерпывает, а только лишь открывает систему образов, обеспечивающих привязку «Наступления лета» к «Сновидению шамана».
На смену пуночке, рассеявшей «угрюмую думу» поэта, является орел, в которого превращался герой поэмы «Сновидение шамана»…