Описание «хозяина клювообразных существ» преднамеренно, почти цитатно повторяет описание эрили из «Сновидения шамана» и — это еще важнее! — направляет потаенную сюжетную линию поэмы:
В поэме «Наступление лета» происходит то, что Алексей Елисеевич попытался описать в дневнике 20 января 1924 года.
«Видел интересные сны, — пишет он. — Как только я засыпаю, я всегда вижу сны, беспрерывно во все время сна. Так что я веду двойную жизнь: явную и ту, которую веду во сне. Но жить во сне для меня лучше, так как она интереснее и содержательнее, все в ней содержательно, занимательно и эксцентрично, тогда как жизнь наяву так сера, буднична, прозаична без чудес… Не все ли равно, что жить во сне и что жить наяву! Одна от другой не зависит, одна другой не мешает. Преимущество явной жизни заключается только в логической связи прошлого с настоящим. Но на что мне эта связь, когда она больше причиняет страдание, чем радости? Наоборот, во сне человек совершенно свободен от прошлого и будущего и живет только настоящим, которое интересно и чудесно! По всему этому, я вечерами всегда желаю поскорее уснуть и окунуться в интересную жизнь, а утрами почти всегда разбужаюсь с сожалением, что отрываюсь от интересной жизни и перехожу на будничную жизнь, полную всяких забот, дрязги и прочее».
И хотя в дневниковых записях почти не говорится о подробностях работы над поэмой, но эти записи крайне важны для понимания возникшего у Кулаковского замысла…
«1 марта 1924 года. День хороший. Иду на поле пить чай. Сделал в лесу лежанку. Ел шашлык. Подул под конец холодный ветер. Пробыл всего З1 /2 часа.
2 марта 1924 года. Был в лесу. Пил чай. Сделали судураан.
3 марта 1924 года. День хороший. Бродил по снегу, ища удобное место для уединения, но не нашел. Переписываю набело песню о лете.
4 марта 1924 года. День хороший. Переписываю «Лето». Прибавил о четвероногих и рыбах.
6 марта 1924 года. Пишу «Лето». Ходил на поле, пил чай»…
Несмотря на краткость этих записей, они создают необходимый для творчества климат, как треск огня в костре давал нужный для написания поэмы настрой.
«Однажды я страдал слуховой галлюцинацией в течение трех дней, — писал сам Кулаковский. — В это время, к великому своему изумлению, я услыхал голос духа огня. Надо заметить, что за месяц до этого времени я читал книгу «В области таинственного» Битнера, и мысли мои были довольно долго заняты разными проблемами этой книги. Так вот я, с одной стороны, очень обрадовался самому побывать в области таинственного и впустился в продолжительную (трехдневную) беседу с духом огня. Что же вышло? Дух огня оказался моим благожелателем, давал добрые отеческие наставления, говорил покровительственным тоном и низким старческим голосом (октавой). На вопрос мой — когда и кем он создан? — ответил обидчиво, что ни Бог и никто его не создавали, что он никому не подчиняется и что он имеет самостоятельное бытие с самого начала существования мира. Однажды он сделал мне серьезное замечание, запрещая, если я желаю заслужить его снисхождение, называть его по-русски «дедушкой», советуя звать дедушкой на якутском языке, словом, он оказался чистейшим якутом и обрисовался мне во всех подробностях, каким его представляет якут. Таким образом, под влиянием галлюцинации и расстройства правильного мышления во мне проснулась давно минувшая область «подсознательного», казалось бы, безвозвратно погребенное цивилизацией, и таким образом я искусственно узнал, каким я представлял духа огня в детстве под влиянием воспитывающих меня дедушки и бабушки».
Вот и сейчас костер, горящий перед шалашом Алексея Елисеевича, становился не только источником тепла, но и участником поэмы, вернее, ее соавтором…
Окованный зимним холодом мир погружен во власть темных сил, и, просыпаясь, природа прежде всего старается стряхнуть с себя эти страшные путы. Само небо приходит на помощь, и вот уже: