Прежде чем мы перевалим хребет, предстоит еще одна ночевка в богатой кормами, удивительно красивой местности Мэнкэджой. Вот он, этот уголок земли, как бы специально созданный природой для отдыха уставших путников и коней. Все здесь дышит покоем и прохладой. Густые кроны вековых широколистных тополей взметнулись ввысь, образуя серебристо-зеленый узор на темном фоне нависшей над ними скалы.
Местность эту полукругом опоясывает река Дыбы, и днем и ночью сердито ворочающая камни. После дождя на стрежне вода вздыблена, словно холка неукрощенной кобылицы. Не так-то просто переправиться на другой берег. Кажется, неглубоко, вода едва достигает стремени, но волны наваливаются на коня, бушуют у седла, захлестывают гриву. Оглушительный шум и рев. Все вокруг клокочет. В глазах рябит. Создается впечатление, будто конь плавно и в то же время стремительно несется вверх по течению, а когда достигаешь противоположного берега, видишь, что тебя отнесло далеко вниз. Меня всегда поражало это ложное чувство, овладевавшее мною посреди потока. Всаднику не полагается бездействовать. Когда поток с громадной силой обрушивается на коня, надо развернуть его против течения и, вытянув ногу, нажимая на стремя, удерживать в таком положении. Это помогает коню сохранить равновесие, он не поскользнется и не упадет.
Люди рассказывают, как однажды здесь утонул путник, знавший эти места. Там, где раньше была переправа, течение размыло дно, но он не заметил этого и смело направил коня в кипящий поток. Конь сразу скрылся под водой, а седока подхватили волны и через десяток саженей выбросили на берег уже мертвого — с такой силой ударило его головой о торчащие из воды черные валуны.
Ну вот, опасная переправа позади… Увы, от Дыбы так легко не отделаться. Она несется по тесному ущелью, бросаясь из стороны в сторону. Переправился с трудом и риском в одном месте, не успеешь даже отдышаться, как Дыбы уже опять подстерегла тебя, прижимается к каменной стене и гонит на другой берег. И все повторяется сызнова.
Впереди на плоскогорье нас ждет маленькое, окаймленное болотцами озеро. Оно замечательно тем, что здесь начинают свой путь две славные наши реки. Из этого озера в противоположные стороны бегут два ручейка: один из них становится Алданом, притоком Лены, а другой — Индигиркой. Где-то там, за этим озером, засада бандитов.
Как только мы вышли на хребет, повеяло свежестью. Все видимое пространство покрыто серовато-белым ягелем, из-под него выпирают почерневшие от времени валуны; кажется, что перед тобой расстелено огромное продырявленное заячье одеяло. Изрезанные белыми морщинами утесы выстроились по обе стороны этого плоскогорья, сторожа покой окружающего мира…
К вечеру мы достигли берега Индигирки и вышли на тракт, не на наш основной, с которого мы своротили, а другой.
Напряжение последних суток, вызванное переходом через хребет, спало. Теперь мы были уже вне опасности и могли, не тревожась, расположиться на ночлег.
Сквозь зеленую стену прибрежных ив доносится слитный рокот волн. Кажется, что это не река шумит, а где-то в отдалении сильный ветер раскачивает деревья, треплет густые кроны.
Иван Александрович, как обычно, хлопочет у костра. Вид у него такой, будто ничего с нами не могло произойти. Словно и нет никакой его заслуги в том, что мы обошли засаду. Так и кажется, что он давно забыл обо всем.
После сытного ужина мы уселись у костра, и Алексей Елисеевич впервые за все время нашего пути достал из переметной сумы томик своих поэм и стихов, выпущенный к двадцатипятилетию его литературной деятельности. Была подготовлена и скоро должна была выйти и вторая книга Кулаковского.
До этого поэмы и стихи Ексекюляха — Сына Орла — «издавались» другим путем: они переписывались в ученические тетрадки такими же, как я, грамотеями. Так что этот томик был первой книгой в его жизни.
Алексей Елисеевич бережно погладил книжку пальцами, упомянул, сколько он получил за нее.
— Чего там было долго возиться, ну и пустил эти рубли в расход, поел, погулял, можно сказать, с друзьями, — улыбался он, перелистывая книгу. — Тут у меня одна вещь самая любимая — «Дары Лены».
Поэму эту мы, конечно, знали и тоже любили. И теперь сразу притихли, приготовившись слушать ее из уст самого Ексекюляха.