Красный сыщик Шельга во главе революции — это, конечно, забавно. Однако нельзя пройти мимо качеств, которыми наделил писатель своего героя, — его бескомпромиссности, классового чутья, благородства, смелости. При всей схематичности этой «маски» она несет значительный идейный заряд, окрашивающий революционным духом весь роман.
Вряд ли отыщется еще одно произведение, в котором ирония и пародия так удачно сочетались бы с серьезными обобщениями. Стилистическое единство выдержано Алексеем Толстым до конца, до последних строк романа, когда Гарин с Зоей оказываются на необитаемом острове с пятьюдесятью экземплярами переплетенных в золото и сафьян томов законов и устава «придворного этикета». Гарин похрапывает и переживает «во сне разные занимательные истории».
Памятуя о том, что Толстой превосходно знал русский фольклор, остается догадываться, нет ли здесь ироничного намека на «докучные сказки» — вроде той, что про белого бычка?..
По-разному встретили «Гиперболоид инженера Гарина» литературные критики.
В журнале «Революция и культура» писали: «Традиции приключенчества в литературе живучи. За советское время написан целый ряд романов, аналогичных по духу своему майн-ридовщине. К такому роду творчества руку свою приложил даже маститый Алексей Толстой. И вред этих романов вряд ли меньший, чем от всей прежней литературы авантюрного толка… У этих романов грех в том, что они возбуждают чисто индивидуалистические настроения читателя… отвлекают его внимание от действительности то в межпланетные пространства, то в недра земные, то в пучины морей».
Уже давно стала очевидной неправомерность однобокого понимания сути и целей научной, фантастики. Читатель, и особенно молодой, настойчиво требовал и требует книг этого жанра, в которых смелость научной мысли была бы сбалансирована с занимательностью, а примитивно понимаемая идейность не подменяла бы собой мастерство, художественный поиск.
Алексей Николаевич Толстой жил в оптимистическое время. Время, опаленное революцией и Гражданской войной. Время надежд на скорое развитие. В 1934 году он говорил: «Подождите — нам всего семнадцать лет…» Верил, что скоро у России будут свои Шекспиры, а Ленинград превратится в центр мировой науки. И придавал большое значение «непосредственному сотрудничеству науки и литературы», научно-фантастическому роману.
Ему хотелось поднять тему утопическую, «но возможную и осуществимую». Например, как изменять по желанию климат земного шара.
«Скажем, пояс между 60-й и 70-й параллелями можно превратить в субтропический пояс, где, то есть в Хибинах, в Пустозерске, в устьях Енисея и т. д., будут произрастать апельсины, рис и прочее…» «Скажем, в октябре, когда земля будет насыщена дождями, в кабель включается ток, на севере наступает жаркое лето, засеваются поля, цветут деревья. Полярное ночное небо ярко озарено пылающе-розовым светом светящегося воздуха. Вот пример трамплина для научно обоснованной фантазии».
Тогда все было пронизано лозунгом об одержании победы над природой. Осознание того, что за насилие над ней придется горько расплачиваться, что надо жить в согласии с природой, пришло позже. Он не дожил до времени, когда экологическое равновесие тревожит миллионы.
Уже опустел и исчез с лица земли Пустозерск и многие деревни на севере, заброшены пахотные земли, и кое-кем вынашивается проект поворота северных рек на юг, что усугубит положение тех районов, о процветании которых мечтал А. Толстой. Нетрудно представить себе, на чьей стороне выступал бы он сейчас, когда в обстановке гласности ведутся жаркие и плодотворные споры о том, какой быть стране к третьему тысячелетию.
Алексея Толстого всегда волновали вопросы писательского отношения к действительности. Глубоко, ярко, философично рассуждал он на эту тему.
«Каждый писатель — конденсатор времени. Время летит со скоростью света (быть может, время и есть скорость света). То, что мы называем пространством или бытием, — есть наше восприятие времени. Мы, живущие мгновение на земле, хотим как можно дольше продлить это мгновение, развернуть его в перспективу пережитого, — это наша память. Память останавливает время, создает Историю. Если бы мы могли развить память, чтобы все ощущения оставляли след на ней, — мы жили бы вечность. Искусство выполняет работу памяти: оно выбирает из потока времени наиболее яркое, волнующее, значительное и запечатлевает его в кристаллах книг. Но искусство идет дальше. Оно стремится развернуть перспективу не только позади, но и впереди жизни, силится увлечь в будущее. В особенности это характерно для нашего времени. Весь пафос — в будущем. Перед искусством труднейшие задачи: проникать в туманную завесу грядущего и, приподнимая ее, показывать вероятное, безусловное, волнующее с той же силой, как прошлый или настоящий миг».