Однако все оказалось не так просто.
Глава VII
КТО ОТРЕЗАЛ ХВОСТ У ОБЕЗЬЯНЫ?
В письме Александра Блока к матери в феврале 1911 года встречается упоминание об одном загадочном эпизоде: «Пришел Верховский[16] приглашать меня участвовать в третейском суде между ним и гр. А. Н. Толстым (это очень давняя и грязная история, в нее замешаны многие писатели (секрет!) — но мы будем разбирать только часть — инцидент с ни в чем не повинным Верховским). Я согласился»{200}.
Во всех изданиях писем, записных книжек и дневников Блока советского времени, а также в очень обстоятельной книге «А. Н. Толстой. Материалы и исследования», где эта запись воспроизводится, комментарии отсутствуют: как, что, почему — неизвестно.
Действительно ли не знали историки литературы сути произошедшего или не хотели либо не могли в этой истории разбираться, но с учетом опубликованных в самое последнее время архивных материалов строки Блока становятся понятными. Или почти понятными.
3 января 1911 года на квартире у Федора Сологуба, превращенной усилиями его жены Анастасии Николаевны Чеботаревской в один из самых модных литературных салонов Петербурга, состоялся маскарад. Было много приглашенных, и среди них Алексей Михайлович Ремизов, прицепивший к своему наряду обезьяний хвост, что для основателя Обезьяньей палаты выглядело вполне логичным. «В то время в Петербурге снова, как в старые годы, была мода на ряженье. Обыкновенно я рядился в козлиную маску, а потом ни во что не рядился, а в своем виде — тоже от «паясничества»! — на последнем же вечере у Сологуба «появился» самим собой и только сзади «обезьяний» хвост»{201}, — писал Ремизов годы спустя.
Упоминание об этом маскараде и хвосте встречается также в мемуарах Константина Эрберга: «Всем этим заправляла А. Н. Чеботаревская. <…> Друзья приходили, кто в чем хотел, и вели себя, как кто хотел. Помню артистку Яворскую (Борятинскую) в античном хитоне и расположившегося у ее ног Алексея Н. Толстого, облаченного в какое-то фантастическое одеяние из гардероба хозяйки; помню профессора Ященко в одежде древнего германца со шкурой через плечо; Ремизова, как-то ухитрившегося сквозь задний разрез пиджака помахивать обезьяньим хвостом; помню и самого Сологуба, без обычного pince-nez и сбрившего седую бороду и усы, чтобы не нарушать стиля древнеримского легионера, которого он изображал, и выглядеть помоложе»{202}.
Компания веселилась и дурачилась в духе времени («В литературных кругах в те годы усиленно и разнообразно развлекались. Дионисийские вечера и пляски, маскарады, любительские спектакли сменяли друг друга. Толстые всюду были на первых местах»{203}, — вспоминала Крандиевская-Толстая, а М. Кузмин описывал один из подобных маскарадов: «Поехали к Толстым узнать о маскараде. Оказалось, малознакомые гости перепились и вели себя черт знает как. Исаковна дралась с Сологубом и Настей… кувыркали и обливали пятки вином, Бакст вынимал из-за корсажа неизвестной маски китайских…»{204}), а через несколько дней гости перессорились, и причиной горестей, которые обрушились сначала на голову Ремизова, а потом и Алексея Толстого, стал злополучный хвост, который, как оказалось, был кем-то отрезан от обезьяньей шкуры. Шкуру Анастасия Николаевна Чеботаревская раздобыла по просьбе Толстого для маскарада, устроенного Толстыми же у себя дома днем раньше, и обязана была вернуть в целости и сохранности законному владельцу, но шкура оказалась испорчена.
На Ремизова, который участвовал в обоих маскарадах, пало обвинение в том, что хвост отрезал он.
6 января Чеботаревская писала Ремизову:
«Уважаемый Алексей Михайлович!
К великому моему огорчению, узнала сегодня о происхождении Вашего хвоста из моей шкуры (не моей, а чужой — ведь это главное!). Кроме того, не нахожу задних лап. Неужели и они отрезаны? И где искать их? Жду ответа. Шкуру отдала починить, — но как возвращать с заплатами?
Ан. Чеботаревская»{205}.
Ремизов ответил ей два дня спустя пространным оправдательным письмом:
«Многоуважаемая Анастасия Николаевна!
Я очень понимаю Ваш гнев и негодование. Пишу Вам подробно, как попал ко мне хвост. 2-го я пришел к гр. А. Н. Толстому. У Толстого застал гостей — ряженых. Какой-то офицер играл, а ряженые скакали. На ряженых были шкуры. Дожидаясь срока своего — чай пить, стал я ходить по комнате. На диванах разбросаны были шкуры. Среди шкур я увидел отдельно лежащий длинный хвост. Мне он очень понравился. Я его прицепил себе без булавки за штрипку брюк и уж с хвостом гулял по комнате.
Пришел А. Н. Бенуа. Видит, все в шкурах, вытащил какой-то лоскуток и привязал к жилетке. Тут ряженые стали разыгрывать сцену, и все было тихо и смирно — никто ничего не разрывал и не резал. Меч острый японский по моей просьбе — боюсь мечей всяких в руках у несмелых — был спрятан.
Уходя от Толстого, попросил я дать мне хвост нарядиться. Толстой обещал захватить его к Вам, если я прямо пойду к Вам. 3-го я зашел к Толстому, получил от него хвост, прицепил его без булавки и поехал к Вам.
У Вас, когда надо было домой, я снял хвост и отдал его Алексею Николаевичу.
Я взял хвост таким, каким мне его дали. Я его не подрезывал. С вещами я обращаюсь бережно. И нет у меня привычки (глупой, меня раздражающей) вертеть и ковырять вещи. Лапок я тоже не отрывал. И не видал. Очень все это печально.
А. Ремизов»{206}.
День спустя пришел ответ от Чеботаревской, которая на этот раз взвалила всю вину за недоразумение на Толстого, а точнее, на его жену:
«Уважаемый Алексей Михайлович!
Вы меня простите, пожалуйста, если Вы в резке шкуры не повинны, но я письмо получила от г-жи Толстой на следующий день, что «хвост отрезал Ремизов в ее отсутствие» — что меня и повергло и в изумление, и в печаль. Я 3 дня разыскивала такую шкуру и купила новую.
А. Ч.»{207}.
Однако конфликт на этом исчерпан не был, и в бой пошла тяжелая артиллерия — Сологуб и Толстой. Если доверять воспоминаниям Софьи Исааковны, чья честь оказалась задетой, ибо именно она оказалась в роли злодейки, оклеветавшей ни в чем не повинного Ремизова, Чеботаревская и Толстой испытывали друг к другу неприязнь, и несчастный хвост, прицепленный к ремизовскому заду, оказался предлогом свести счеты: «Алексея Николаевича же в доме Сологуба забавляла и вместе с тем немного раздражала хозяйка, окружавшая смешным и бестактным культом почитания своего супруга, который медленно и торжественно двигался среди гостиной, подобно самому Будде»{208}.
Софья Исааковна здесь лицо заинтересованное и пристрастное, и не очень понятно, почему, если между Толстым и Сологубом существовала напряженность, он был приглашен к нему в дом, почему просил Чеботаревскую раздобыть обезьянью шкуру и она его просьбу выполнила. Да и к Сологубу Толстой относился с большим почтением. В библиотеке Федора Кузьмича хранятся по крайней мере три книги молодого графа с авторскими посвящениями:
16
С именем Верховского связано название Б. Л. Пастернаком вымышленного уральского города в романе «Доктор Живаго» — Юрятин. Блок, хорошо знакомый с Юрием Верховским, называл в обиходе Пермь, где сам никогда не бывал, «Юрятиным городом». Об этом узнал Пастернак и взял звучное имя в свой роман.