«Родился бы в городе – не знал бы детства»
Что же касается детства, то начиналось оно безмятежно и счастливо, ведь малышу неведомы были вихри страстей, которые пронеслись над семьей.
Ему выпало счастливое детство, детство в захолустном имении, и впоследствии он признавался:
«Я думаю, если бы я родился в городе, а не в деревне, не знал бы с детства тысячи вещей – эту зимнюю вьюгу в степях, в заброшенных деревнях, Святки, избы, гаданья, сказки, лучину, овины, которые особым образом пахнут, я, наверное, не мог бы так описать старую Москву».
И свои детские впечатления Алексей Толстой сумел с пронзительной яркостью изложить в повести «Детство Никиты», на которой, кстати, выросли многие поколения советских детей, хотя произведение и посвящено дореволюционной России.
Коснулся он тех лет и в воспоминаниях:
«Алексей Аполлонович (Бостром. – Н.Ш.), либерал и “наследник шестидесятников” (это понятие “шестидесятники” у нас в доме всегда произносилось, как священное, как самое высшее), не мог ужиться со степными помещиками в Николаевске, не был переизбран в управу и вернулся с моей мамой и мною (двухлетним ребенком) на свой хутор Сосновку.
Там прошло мое детство. Сад. Пруды, окруженные ветлами и заросшие камышом. Степная речонка Чагра. Товарищи – деревенские ребята. Верховые лошади. Ковыльные степи, где лишь курганы нарушали однообразную линию горизонта… Смены времен года, как огромные и всегда новые события. Все это и в особенности то, что я рос один, развивало мою мечтательность…»
Конечно, обстановка в доме всегда накладывает отпечаток на ребенка. Именно детские впечатления в последующем привели к принятию Толстым революции. Во всяком случае, сыграли свою значительную роль.
Ну а природа края, в котором он вырос, отразилась в творчестве. Толстой писал:
«Когда наступала зима и сад, и дом заваливало снегами, по ночам раздавался волчий вой. Когда ветер заводил песни в печных трубах, в столовой, бедно обставленной, штукатуренной комнате, зажигалась висячая лампа над круглым столом, и вотчим обычно читал вслух Некрасова, Льва Толстого, Тургенева или что-нибудь из свежей книжки “Вестника Европы”… Моя мать, слушая, вязала чулок. Я рисовал или раскрашивал… Никакие случайности не могли потревожить тишину этих вечеров в старом деревянном доме, где пахло жаром штукатуренных печей, топившихся кизяком или соломой, и где по темным комнатам нужно было идти со свечой…»
Вот такие чтения укрепляли семью, ну а отца Алексей фактически не знал, а потому привязался к отчиму, он его зовет в воспоминаниях «вотчимом». С ранних лет он приобщился к серьезным книгам.
«Детских книг я почти не читал, должно быть у меня их и не было, – писал он в своей биографии. – Любимым писателем был Тургенев. Я начал его слушать в зимние вечера – лет с семи. Потом – Лев Толстой, Некрасов, Пушкин. (К Достоевскому у нас относились с некоторым страхом, как “жестокому” писателю.)».
Конечно, сыграло роль и то, что отчим, по словам писателя, «был воинствующим атеистом и материалистом».
Важно и такое наблюдение: «Он читал Бокля, Спенсера, Огюста Конта и более всего на свете любил принципиальные споры. Это не мешало ему держать рабочих в полуразвалившейся людской с гнилым полом и таким множеством тараканов, что стены в ней шевелились, и кормить “людей” тухлой солониной».
То есть барин оставался барином, как и многие в России. Рассуждали о тяжелой судьбе народа, но сами для облегчения этой судьбы ничего не делали и не собирались делать.
Да и революционные теории он не освоил, так, болтовня одна, по тем временам модная.
Алексей Толстой вспоминал:
«Позднее, когда в Самару были сосланы марксисты, вотчим перезнакомился с ними и вел горячие дебаты, но “Капитала” не осилил и остался, в общем, при Канте и английских экономистах».
Не была расположена к религии и мать будущего писателя. Неудивительно, ведь круг ее чтения был явно либеральным.
Титульный лист дореволюционного издания «Капитала» К. Маркса
«Матушка была тоже атеисткой, но, мне кажется, больше из принципиальности, чем по существу. Матушка боялась смерти, любила помечтать и много писала. Но вотчим слишком жестоко гнул ее в сторону “идейности”, и в ее пьесах, которые никогда не увидели сцены, учителя, деревенские акушерки и земские деятели произносили уж слишком “программные” монологи».
Но главное, что было в детстве и что послужило творчеству, так это природа, дивная природа, которая своеобразна и великолепна во всех своих проявлениях на всей необъятной Русской земле.
Алексей Толстой вспоминал: