В этой связи интересно также употребление Анной таких терминов, как θεράπων и πατρωος θεράπων, обозначающих нечто большее, чем просто «слуга» (οικείος) и др.
В «Алексиаде» содержатся и некоторые данные о местонахождении владений знатных семейств — Дук (II, 6, стр. 103; IX, 5, стр. 254), императрицы Марии (IX, 5, стр. 254), Вурцев (XV, 4, стр. 407).
Большого внимания заслуживает сообщение Анны об элементах самоуправления в провинциальных городах империи. Так, Алексей, отзывая дуку Диррахия Иоанна и назначая на его место другого, считает своим долгом известить об этом «отборных граждан» города (VIII, 7, стр. 240). Еще до восшествия на престол Алексею приходится убеждать горожан Амасии снабдить его деньгами (см. прим. 48) и т. д.
Сочинение Анны дает нам и сведения о функционировании титулов в эпоху Алексея — период ломки старой системы титулатуры. Большинство этих данных учтено в многочисленных работах французского исследователя Р. Гийана и отмечено в нашем комментарии.
Указанные проблемы внутренней истории Византии — не единственные, решению которых может помочь «Алексиада». В труде Анны содержатся данные об образовании (особенно интересен рассказ о грамматической школе при приюте св. Павла — XV, 7, стр. 486 и сл.), ухудшении византийской монеты (см. прим. 382), строительстве и состоянии городов (например, Филиппополя, см. прим. 1463) во время царствования Алексея и т. д.
Насколько заслуживает доверия этот богатейший материал, собранный в «Алексиаде»? Сама Анна, впрочем как и большинство византийских историографов, неоднократно заверяет читателей в своей приверженности к истине (см., например, Введ., 2, стр. 54 и др.). Стремление к точности действительно свойственно писательнице. Об этом свидетельствует хотя бы сравнение с первоисточником тех мест «Алексиады», которые представляют переложение «Истории» ее мужа. Анна не замалчивает сколько-нибудь значительных событий, хотя и допускает мелкие ошибки в их передаче (см. прим. 76).
Иногда Анна прямо заявляет, что не ручается за достовер-{27}ность того или другого факта. Писательница признается, например, что не знает, была ли женщина, оборонявшая от ромеев Бриндизи, матерью Танкреда или нет (XII, 8, стр. 336), не уверена она и в происхождении названия города Элисса (XII, 9, стр. 339) и т. д. Порой Анна приводит две версии описываемого ею события и колеблется, какую из них признать правильной (например, в рассказе о ставленнике Роберта самозванце Ректоре — Ал., I, 12, стр. 79 и сл.).
О стремлении историографа к точности лучше всего свидетельствуют весьма часто встречающиеся в «Алексиаде» лакуны там, где следовало бы ожидать дату, имя или название места (XII, 5, стр. 330; XIII, 1, стр. 343; XIV, 5, стр. 387 и др.). Видимо, писательница хотела выяснить тот или иной вопрос и в будущем заполнить пропуск, но забыла или не успела этого сделать.
Но в какой степени надежны источники ее информации? Анна — очевидец большинства описанных ею событий. Можно предполагать, что уже с начала 90-х годов XI в. многие эпизоды восстанавливаются историографом по памяти. Надо учесть, что Анна не простая современница событий. Она — императорская дочь, на ее глазах «делается история». Анна находится в родственных связях или во всяком случае знакома со всеми сколько-нибудь заметными деятелями своей эпохи. В «Алексиаде» она неоднократно ссылается на сведения, полученные от ее царственных родителей (VI, 8, стр. 188; VII, 3, стр. 212 и др.), от Марии — матери ее первого жениха (ΙIΙ, 1, стр. 117), от дяди Георгия Палеолога (XIV, 7, стр. 392), от перешедшего на сторону Алексея норманнского рыцаря Петра Алифы (IV, 6, стр. 152) и т. д. С ней, безусловно, делился своими богатыми воспоминаниями Никифор Вриенний — участник многих событий того времени. По вероятному предположению Ф. Шаландона[58], доставлял сведения принцессе приближенный Алексея полководец Татикий. Конечно, не могла Анна не слышать рассказов бежавшего из турецкого плена Евстафия Камицы[59]. Не только в молодости, но и в последние годы своей жизни Анна собирает информацию об отце. В царствование внука Алексея, Мануила (т. е. после 1143 г.), «когда уже не было лжи и лести по отношению к его деду», писательница расспрашивает престарелых участников походов своего отца, сменивших воинские доспехи на монашескую рясу. Кроме рассказов, услышанных от многих лиц, {28} Анна иногда использует и молву (η φήμη), которая всегда возникает вокруг всех сколько-нибудь заметных исторических событий. Однако, к чести историографа, Анна прибегает к помощи столь ненадежного источника не очень часто (см.: X, 5, стр. 277; XIII, 3, стр. 346 и др.). В некоторых случаях сам характер рассказов писательницы заставляет предполагать их полулегендарное происхождение (например, сообщения о тучах саранчи, появившейся накануне нашествия крестоносцев — X, 5, стр. 376, о переправе Боэмунда под видом мертвеца — XI, 12, стр. 318—319 и др.).
В распоряжении историографа находились также и письменные источники. Сама Анна говорит о том, что многие сведения она почерпнула из «простых и совершенно безыскусных сочинений» (ξυγγραμμάτων αχρείων — XIV, 7, стр. 393) очевидцев, которые писательница, должно быть, читала в своем монастырском уединении. Уже говорилось о том, что значительная часть первой книги «Алексиады» и некоторые главы второй представляют собой изложение «Материала для истории» Вриенния. Большинство сведений о византийско-норманнской войне 1081—1085 гг. Анна заимствует из не дошедшего до нас сочинения[60], послужившего также источником для «Деяний Роберта Гвискара» итальянского поэта Вильгельма Апулийского. Отступление об основании храма св. Феклы в Константинополе (III, 8, стр. 131—132) представляет собой контаминацию эпизодов из «Хронографии» Михаила Пселла и сочинения так называемого Продолжателя Скилицы (см. прим. 359).
60
Вопрос о характере и даже о самом факте существования этого источника
по-разному решается различными исследователями. Подробно см. об этом:
Любарский,