Этими речами возбудил он гнев варвара и сподвиг его на войну с ромеями. Такая версия достигла моих ушей, и я не нахожу ничего удивительного в том, что некоторые люди незнатного рода притворяются знатными и благородными по рождению. В то же время мне прожужжали уши, сообщая вторую, более правдоподобную версию: никакой монах не выдавал себя за императора Михаила и не сподвиг Роберта на войну с ромеями, но все это выдумал сам Роберт – человек весьма склонный к разного рода каверзам. Дело же было таким образом. Как рассказывают, этот величайший негодяй Роберт давно уже вынашивал мысль о борьбе с Ромейским государством и готовился к войне. Однако некоторые знатные мужи из его окружения и даже его жена Гаита не давали Роберту вести несправедливые войны, выступать против христиан [233] и нередко сдерживали его, уже готового совершить нападение.
И вот, изыскивая благовидный предлог для войны, Роберт делится своими тайными замыслами с несколькими мужами и посылает их в Котрону [234] с таким приказом: пусть, они найдут монаха, который бы пожелал переправиться в Рим для поклонения храму великих апостолов – покровителей города, [235] человека, вид коего не выдавал бы его неблагородного происхождения, приветливо обойдутся с ним, расположат к себе и доставят Роберту. После того как они отыскали упомянутого уже Ректора, человека хитрого и непревзойденного в мерзости, они письменно сообщают Роберту, находившемуся в то время в Салерно, следующее: к тебе явился просить помощи твой свойственник Михаил, которого изгнали с престола (Роберт сам приказал им отправить такое послание). Получив в свои руки письмо, он тотчас же прочел его жене, а затем, собрав всех своих графов, показал письмо и им, чтобы они не мешали ему, имеющему в руках такой благовидный предлог, начать военные действия. Все сразу же согласились с его решением. Роберт принял Ректора и вступил с ним в союз.
Затем Роберт разыгрывает все как на сцене и изображает, будто этот монах не кто иной, как свергнутый с трона император Михаил, у него тиран Вотаниат похитил жену, сына и все прочее, а самого же Михаила в нарушение права и справедливости облачил в монашеское платье, сняв с него диадему. «А сейчас, – заявил Роберт, – он пришел к нам как проситель».
Так публично ораторствовал Роберт и, ссылаясь на свое свойство с Михаилом, утверждал, что возвратит ему императорскую власть. Он ежедневно подчеркивал свое уважение к монаху – мнимому императору Михаилу: уступал ему почетное место, высокое кресло и оказывал большие почести. Роберт по-разному строил и свои речи: то горевал о том, сколько пришлось вытерпеть его дочери, то соболезновал свату по поводу обрушившихся на него несчастий, то подстрекал и побуждал к войне окружавшие его варварские полчища, на все лады обещая варварам кучи золота, которое, как он сулил, они отберут у ромеев.
Водя за нос всех – богатых и бедных, он покинул Лонгивардию, вернее, всю ее вывел с собой и прибыл в Салерно – метрополию Амальфи. [236] Там он удачно уладил все дела своих остальных дочерей и стал готовиться к войне. Две дочери были с ним, в то время как третья, несчастная со дня своего обручения, находилась в царственном городе. Ее юный, не достигший еще совершеннолетия жених боялся этого брака, как дети боятся буки. Из дочерей Роберта одна была обручена с Раймундом, сыном графа Баркинона, вторую он отдал замуж за не менее знаменитого графа Эбала. [237] Эти брачные контракты были заключены не без выгоды для Роберта, ведь он всеми средствами собирал и сколачивал для себя войско, причем пользовался для этой цели своим родом, властью, свойством и вообще всевозможными способами, которые и не придумать.
13. В это время произошло нечто такое, о чем стоит рассказать, так как это касается удачливости Роберта. Я считаю, что благополучному ходу дел варвара очень способствовало то, что все западные правители воздерживались тогда от нападения на него; судьба неизменно содействовала ему, помогая захвату власти и во всем другом.
Римский папа [238] (его власть могущественна и ограждена разноплеменными армиями), находясь в ссоре с германским королем Генрихом, [239] решил привлечь в качестве союзника Роберта, который стал к тому времени уже знаменитым и достиг высшей степени своего могущества.
233
Несмотря на схизму 1054 г., Анна, как и большинство других писателей второй половины XI и XII вв., продолжает ощущать единство христианского мира перед лицом иноверцев. Во время правления Алексея I еще предпринималась попытка ликвидировать разделение церквей (см.: Гроссу,
Однако Анна не упускает случая отметить недостойное поведение представителей западной церкви и противопоставить им византийский клир. Так, Анна подробно, и не совсем достоверно, описывает чудовищные издевательства, которым подверг папа Григорий VII послов германского императора (см. Ал. I, 13, стр. 82), и удивляется тому, что епископы крестоносного войска своим поведением скорее напоминают воинов, нежели священнослужителей (X, 8, стр. 282) и т. д. Все эти замечания, разбросанные по страницам «Алексиады», имеют одну цель: убедить читателя в необходимости установления главенства восточной церкви. Эту мысль Анна высказывает и прямо (см. I, 13, стр. 82 и прим. 147).
234
Котрона (др. Кротон на побережье Калабрии) – один из центров греческого монашества в Южной Италии. Роберт Гвискар, который получил во владение бывшие византийские области Апулию, Калабрию и Сицилию, старался привлечь на свою сторону греческое население и поэтому оказывал покровительство православному монашеству. Папский престол старался латинизировать старые греческие монастыри, а Роберт организовал в Сицилии новый греческий монастырь (см. Протасов,
235
236
В 1073 г. Амальфи была покорена Робертом, однако до этого она, действительно, некоторое время находилась под властью Салернского принципата (см. Pontieri,
237
У Роберта было по крайней мере 6 дочерей (см. Villars,
Судя по ряду противоречий, характерных для анализируемого отрывка «Алексиады» и отсутствующих у Вильгельма, Анна обращалась и к какому-то иному источнику западного происхождения. (Подробно см. Любарский,
238
Григорий VII Гильдебранд (1073–1085). Обращает на себя внимание тот факт, что Анна ни разу не называет по имени ни одного из пап, упомянутых ею.
239