Аспирин вспомнил: в самом деле, получал позавчера на почте заказное письмо и потом бросил паспорт куда придется.
– Это не причина, – сказал он с нажимом. – Документы брать нельзя, особенно чужие, в чужой квартире, чужого человека...
– Мне нужно было узнать, кто ты.
Аспирин покачал головой, дивясь ее наивности:
– Разве об этом пишут в паспорте? Ну вот ты прочитала – и знаешь, кто я?
Девчонка опустила голову.
– Не обижайся, но есть же правила, – сказал Аспирин, довольный своей маленькой победой. – У тебя должны быть родители... или я не знаю, опекуны какие-то... и ты должна жить с ними. Такие правила.
– Они очень далеко, мои опекуны, – сказала девочка и странно улыбнулась. Такая улыбка пришлась бы впору морщинистой, умудренной опытом старухе. Аспирин насторожился.
– Где?
Девочка взялась за картонный «язычок» заварочного пакетика, с удивлением подняла коричневый мокрый мешочек над янтарной поверхностью чая.
– Ух ты...
Опустила и снова подняла.
– Ты что, никогда чай в пакетиках не заваривала? – тихо спросил Аспирин. – Из какой же ты глуши?
– Алеша, – девочка хлопнула сосульками слипшихся ресниц. – Не прогоняйте меня.
Аспирин едва не поперхнулся чаем.
– Я не прогоняю! Допивай себе спокойно... Ешь печенье... Но мы же не в лесу живем! У тебя должны быть документы... Свидетельство о рождении... И мне надо срочно уехать в командировку, – придумал он вдруг и загорелся этой идеей. – Да. Уехать. Надолго. Поезд через час.
Пока он говорил, девочка, кажется, внезапно потеряла к нему интерес. Ее глаза смотрели, не отрываясь, на серебряный колокольчик, украшавший кухонную полку.
– А что это?
И, не спрашивая разрешения, она протянула руку и взяла колокольчик за ушко.
– Поставь, – Аспирин нахмурился. – Ты что... тебя не учили, что надо сначала... это же чужая вещь! А ну-ка...
Девочка тряхнула колокольчиком. По кухне разнесся звон, слабенький, но чистый.
– Ля, – сказала девочка.
И тут же грянул дверной звонок – как будто раскудахталась сумасшедшая курица.
– Ну вот, – Аспирин встал. – Это пришел один человек, он тебе поможет.
Шагая к двери, он малодушно подумал, что в крайнем случае можно подарить ей колокольчик. Пусть только уйдет поскорей.
– Привет, – сказал Вискас, шагая через порог.
– Привет, – Аспирин старался не суетиться. – Чаю хочешь?
– Чаю? – Вискас подозрительно на него покосился. – Давай сначала решим твою проблему...
Они вошли на кухню, когда девочка, подняв острый локоть, осторожно наливала свой чай в блюдечко.
Вискас резко остановился, так что Аспирин едва не налетел на него, как Пятачок на Винни-Пуха.
– Чаепитие? – спросил удивленно.
– Она была голодная, – извиняющимся тоном пробормотал Аспирин.
– Вовсе нет, – тихо сказала девочка. – Просто... мы пьем чай. С Мишуткой.
И погладила медведя, отчего тот едва не упал тяжелой мордой в кипяток.
Вискас поглядел на Аспирина. Тот отвел глаза, будто говоря: ну, идиот, знаю...
– Как тебя зовут? – спросил Вискас девчонку.
Та низко склонилась над блюдцем, так что светлый волосок, выбившийся из-за уха, упал в чай и ужом поплыл по поверхности.
– Как ее зовут? – спросил Вискас Аспирина. Тот пожал плечами. – Что, даже имени не спросил?
– Н-не успел.
Вискас саркастически хмыкнул:
– Мало времени было?
– Да так как-то... – Аспирин взял с блюдца печенье и принялся лихорадочно его поедать.
– Ладно... Допивай, – сказал Вискас девчонке. – Поедем в детприемник.
– Куда?
– Если ты сейчас не скажешь, кто родители и где живешь, я отвезу тебя в приемник-распределитель, и там с тобой поговорят специалисты... педагоги, – Вискас нехорошо усмехнулся.
– Я не здесь живу, – сказала девочка тихо.
– «Сами мы люди не местные», – прогнусавил Вискас. – Значит, отправят домой. Если будут деньги. Давай, дохлебывай...
– Если надо денег на билет, я дам денег, – предложил Аспирин. Вискас покосился на него без уважения:
– Нам того и надо... Присосется и будет клянчить, клянчить, вымогать...
– Не буду, – сказала девочка еще тише. – Мне от него ничего не надо. Пусть только признает, что он мой отец.
Аспирин, жевавший печенье, все-таки поперхнулся и зашелся кашлем.
Вискас сел верхом на стул. Некоторое время смотрел на девчонку, которая прихлебывала чай, как ни в чем ни бывало. Перевел взгляд на Аспирина. Тот не мог говорить – давился печеньем.
– Че сказала-то? – спросил Вискас, буравя девочку глазами.
– Я его дочь, – девочка с достоинством выпрямилась на стуле. – Они с мамой... расстались. Я еще не родилась тогда. Вы его спросите – он помнит Любу из Первомайска, должен помнить...
– Какая Люба? – Аспирин наконец-то обрел дар речи. – Какой Первомайск?
– Люба Кальченко. Вы вместе в Крыму отдыхали.
– Какой Крым? Витя, это кошмар какой-то, она же все врет...
Профессионально-свинцовые глаза Вискаса сделались еще угрюмее.
– Алексей Игоревич, – сказала девочка тонко и жалобно. – Мне от вас ничего не надо. Мы проживем... Мама на инвалидности, работала тяжело, на вредном производстве, и у нее диабет... У бабушки пенсия... мне не надо никаких денег! Я только хотела приехать, посмотреть...
– Витя, она врет, – Аспирин нервно засмеялся. – Это... просто смешно. Просто балаган какой-то.
На широком лице Вискаса явно обозначилось отвращение.
– Эдак кто угодно может прийти и что угодно сказать, – сквозь зубы сообщил он девчонке. – Может, ты вообще моя дочь? Или Папы Римского?
По девочкиному лицу покатились слезы. Она сунула руку в задний карман джинсов и вытащила маленькую черно-белую фотографию; фото шлепнулось на стол, как козырная карта. Вискас и Аспирин одновременно над ней склонились. На когда-то глянцевой, а теперь потертой и поцарапанной карточке обнимались мужчина и женщина. Лицо женщины виделось четко, она была брюнетка лет двадцати, не красавица, но очень веселая. Лицо мужчины получилось смазанным – видно, он поворачивал голову в момент съемки. За спинами влюбленных пенилось барашками море.