ощать, слезами при том обливаючись да о судьбинушке своей горькой печалясь?.. Научу я тебя, как жить надобно! И косить будешь, и бочки клепать, и верейки вязать!.. И принялась я чудище научать труду честному. Запретила ему всяческое колдовство применять, дала в руки топор да заставила поленницу дров на хозяйственном дворе переколоть. Вечером лапти мы плели, утром грибы-ягоды в лесной чаще собирали, до обеду на огороде тяпками махали, а опосля обеду - траву косили. -Для кого трава-то? - Макар Антипыч интересуется, с пыхтением косой махая безо всякого умения. -Для коровушки, кормилицы нашей! - отвечаю я ему. - Знай, поспевай за мной! Ежели сегодня все скосим, то через два дня будем уже стога складывать! А на месте этом в следующем году землю вспашем, да посеем овес, чтобы лошадушку было чем кормить! Пробежала тут дрожь по чудовищу, однако ж продолжило оно косу гробить. Вечером сели мы за стол, выставила я щи да пирожки с пылу, с жару из печи, и принялись мы трапезничать. -Молодец ты, Макар Антипыч! - говорю я. - Видно, что неумел ты и телом изнежен, однако мы это в скором времени поправим! Сегодня легкий день был, чтоб ты пообвыкся, а завтра попробуем в полную силу поработать. Будем сарай для коровушки строить! А я пива хмельного наварю, да окрошки сделаю. Завздыхало чудище, щами давясь. До того его жизнь эта испортила, что нисколечко оно не верило в силы свои. Решила я его подбодрить да о жизни его одинокой расспросить. -А что, Макар Антипыч, никогошеньки у тебя тут в гостях не бывает? Али первая я сюда попала, вслед за горемычным батюшкой моим? Помялось чудище лесное, да и призналось: -Десятая ты, Гликерия Сидоровна. Залучал я к себе девиц разных, утешения да компании дружеской ища, и не одна моего угождения не приняла. От признания такого волосы у меня на голове зашевелились, и спросила я со всей деликатностью: -А что ж с теми девицами приключалось впоследствии? Живы ли они, здоровы и где обретаются? Разговорилось тут чудище и узнала я, что немало огорчений принес ему поиск друга верного среди девиц красных. -...третья образованная была, тонкая да лиричная. Все стихи мне читала, я уж надеяться начал, что нашел сродственную душу, столь же высокими материями мыслящую. А потом гляжу - отравилась она, в золоченую скатерть завернувшись. И записку оставила, мол, настоящая любовь, она должна быть несчастливой и вообще, Клеопатра вот так же погибла, а ее возлюбленный за нею последовал, так что и я должон пример сей соблюсти, ежели и впрямь люблю ее всей душою, как говорил. Шестая шустрая была, востроглазая и веселия преисполнена - все-то ей нравилось, и катания на колесницах без коня по лесам, и гуляния по саду, и яства заморские - а потом взяла, да сбежала, пуд золота с собой прихвативши. Седьмая, напротив, все плакала, об былом ухажере вспоминала, с которым я ее разлучил, а затем прибить меня пыталась самым злонамеренным образом. Первая, так та, вообще, едва цветочек аленький не истоптала в пыль ногами, как сюда угодила. Четвертая оказалась из семьи браконьеров потомственных - не успел оглянуться, а она уже оленя златорого свежует, да рыб златоперых сетью ловит и на чердаке в тарань сушит... Слушала я те истории, слушала, да и постановила: -От безделья те беды все были, Макар Антипыч. Коли все эти девицы работали бы, а не в тени прохлаждались, на эдакие выбрыки у них и времени-то не нашлось! Снова вздохнуло чудище, однако вновь свою песню про безобразие да уродство, которые всему виной, не завело. ...Три дня с Макарушкой возводили сруб, неумение его к строительству искореняя, а к вечеру вспомнилось мне, как споро в отеческом дому работа ладилась и запечалилась я, лицом потемневши. -Гликерия Сидоровна, - с надеждою молвило чудище. - Али не по дому вы заскучали? Не по родителю ли своему ласковому, не по братьям-сестрам родимым? Пуще того я затосковала, ибо речи его ласковые да подхалимские кого угодно бы до белого каления довели. Ни словечечка веселого да едкого от Макара Антипыча не дождешься, ни брани ядреной. Бревно ему на лапу угодило - и то молвил: "Больно-то как, Гликерия Сидоровна!". Впору повеситься от такого помощничка, угодливого да сахарного, точно из меду его лепили, да киселем скрепляли! -Да, Макар Антипыч, не худо было бы мне родных повидать, словечком перемолвиться, - взговорила я с волнением. - Да только разве ж отпустишь ты меня... -Отпущу! - вскричало чудище торопливо. - Только скажи - и тут же отпущу! Перстень-то золотой у тебя. Как захочешь к батюшке возвернуться, так только слово молви, надень его на мизинец правый, и тут же очутишься в родных стенах! -Да как же я тебя покину, мил друг? - встревожилась я. - Только-только грусть-тоску твою прогнали, как на тебе... И решилась я оставить чудище на три дня, перед тем всю намеченную работу переделавши. Цельными днями мы с Макаром Антипычем трудились, не покладая рук, а к вечеру, богу помолясь, попрощалась с ним, наказала в грусть-тоску не впадать и коровушку доить вовремя, после чего надела кольцо на мизинец, да и очутилась в родном дому. Ох и обрадовались же мне родимые мои братья и сестры. Даже батюшка - и тот прослезился. Они-то уверены были, что постигла меня смерть лютая, а тут я явилась, живая, здоровая да пригожая пуще прежнего. Стала я рассказывать про свое житье-бытье во дворце, да про Макара Антипыча, существо бестолковое да бесполезное. Удивляются братья-сестры, как так можно жить и с тоски не удавиться. Подумали-подумали, да и порешили: -Надобно тебе, Лушенька, возвращаться поскорее, а не пропадет ни за медный грош душа невинная, хоть и несуразная. Мы тебе с собой струмента дадим всяческого, чтоб вы там обустраивались без колдовства этого паскудного. А как обустроитесь - Тихона Сидорыча берите себе в помощь. Он все равно ить подслеповатый, так что ему безобразия те и не разглядеть толком. Вечер да ночь провела я в отчем дому, а утром, с батюшкиным благословением, вернулась во дворец, опять колечко на мизинец надевши. Хожу по палатам белокаменным, зову - нет Макара Антипыча, зверя ужасного, несуразного. Затревожилась я, дрогнуло сердечко. "Нешто впал в хандру Макарушка, да руки на себя наложил без попечения моего?" - ужаснулася я, и побежала со всех ног в зелен сад. Гляжу - а на пригорке муравчатом, около цветочка аленького, лежит он недвижно, все руки-ноги свои в стороны разбросавши, и едва слышно стонет. Возопила я в горе великом: -Ах ты, сердечный друг мой, Макарушка свет Антипыч! Не успела я возвернуться вовремя, ить сердце мне подсказывало, что нельзя мне от тебя уходить! Ты очнись, пробудись, любезный друг! Нешто останется сеновал недостроенным, полюшко - недопаханным?.. Вернулась я к тебе, с родительским благословением да с инструментом всяческим, чтобы жить дальше трудом праведным от зари до звезды вечерней! Пала я на колени рядом с чудищем лесным, и горючими слезами оросила пригорок муравчатый. Вспомнила затем, какие обиды претерпевал Макар Антипыч от прочих девиц, да как искал их расположения. "Вот его желание заветное, невысказанное! - догадалась я. - Чтоб полюбили его за душу добрую да услужливую! Спасать нужно чудище бесталанное!" И только я испроговорила: -Ты встань, мил друг, Макар Антипыч, люблю я те... Как вскочил с места Макарушка, точно оса его в гузно ужалила, замахал руками и ногами. -Молчи, - кричит. - Молчи, Гликерия Сидоровна! Не договаривай! -Жив! - обрадовалась я, да только хотела обнять Макарушку, как вновь завопил он пронзительным голосом и отскочил, точно от меня жаром пышет, как из печи сатанинской. -Стой, Гликерия, Христом богом тебя прошу! - и все руками машет, точно мельница. - Всю правду тебе скажу, только молчи и на месте замри! Послушалась я его, решивши, что умом повредилось чудище на почве разлуки нашей безвременной. -Королевич я урожденный, ведьмой проклятый, - молвил с мукою Макар Антипыч. - Должно мне оставаться в образе сём безобразном, уродливом, пока не полюбит меня красна девица за нрав мой кроткий и услужливый, и не признается в этом по доброй воле своей... -Ну так а что ж ты... - начала я было удивляться бестолковости Макарушкиной, как он снова меня прервал: -Десять девиц я по всякому уговаривал, задабривал и ни одна их них не согласилась рядом со мною даже рядом стоять. Одна ты не убоялась, смело говорила со мной и при виде страхолюдия сего без памяти не падала. Во всем ты мне помогала и бедам моим сочувствовала, жизни трудовой научала... И заплакало чудище, морду свою от меня отворотивши. -Не стыдись, Макарушка! - воскликнула я, растрогавшись. - Я и впредь буду рядом с тобою. Обучу тебя еще многим премудростям и ловкостям, работать будем... Батюшка Тихона Сидорыча пучеглазого нам в помощь отдаст, эдак мы еще одно поле пахать сможем!.. -Вот! - вскричало тут чудовище, вновь слезами залившись. - И я о том же! Подумал я, подумал, Гликерия Сидоровна, и решил, что уж лучше я чудовищем безобразным останусь и буду до конца жизни жить, как жил - с яствами, невидимою прислугой и прогулками в саду, нежели трудиться как проклятому на полях-огородах, да с коровушками... Вона как спину-то скособочило - думал уж, что помираю... Поразили меня его слова до глубины души. Не думала я, что столь слабоволен и ленив Макар Антипыч. Испортила его ведьма окаянная, да только не уродством противным, а бездельем нескончаемым! -Эх, Макарушка, расстроил ты меня, - молвила я. - Нешто не видишь ты, что от такой жизни, что чудище, что человек порядочный, волком должны взвыть? Молчал Макар Антипыч, упрямо зем