— Шевелись, дорогой!.. Шевелись!..
К обеду, чертовски уставшие, мы запаслись двумя пятиметровыми шестами, вытесали из подобранных на берегу досок три весла, спустили плот на воду, причалили к сосне и, еле-еле переставляя ноги, вернулись к умершему костру. Я хотел развести огонь и подогреть остывшую уху. Аленка начисто отвергла эту затею.
— Перекусим холодной — и в путь, — стараясь беречь каждую минуту, рассудила она. — Говоруха сейчас мчится километров десять в час. Знаешь куда до вечера доберемся?.. Нам бы только выйти на Лену. А там любой капитан на судно возьмет и в Брусничный доставит.
Холодная ушица, отдающая дымком и хвоей, мне показалась самой вкусной пищей, которую я когда-либо пробовал в жизни. Кисловатый ржаной сухарь — таким духовитым и сладким, точно корочка пшеничного хлеба, вынутого недавно из крестьянской печки! Вычерпав котелок до дна и начисто, вылизав его стенки кусочками сухарей, мы с Аленкой повеселевшими глазами посмотрели друг другу в лицо, собрали пожитки и торопливо зашагали к плясавшему на воде плоту.
Волны Говорухи подхватили сосновый плот. Пологие берега, одетые непроходимой тайгой, поплыли нам навстречу. Аленка шестом то и дело промеряла глубину, иногда с силой упиралась им в каменистое дно. Плот, прибавляя скорости, летел и летел вперед. В мои обязанности входило следить за кормой и, когда плот начинало течением прибивать к берегу, выравнивать его ход по стрежню кормовым веслом.
Полноводная Говоруха ящерицей виляла по тайге, то забираясь в глухие кедровые рощи, то вырываясь на прогалины, заросшие молодым пушистым сосняком, лениво и сонно катилась по заболоченным равнинам и опять мчалась под мохнатый полог деревьев, нависших с берегов. Я вначале отчетливо слышал рокот воды, шум вековых сосен, но эти звуки стали постепенно сливаться в глухой гуд, и для меня перестало существовать все — все, кроме слепящей солнечной дорожки на воде и Аленкиной песни.
Чтобы как-то разнообразить однотонную картину небывалого путешествия, я решил запоминать наш путь, но из Этого ничего не выходило. Все коряги на берегах мне казались похожими на вздыбленных медведей, сосны — в одинаковых зеленых шапках, и даже камни — в шубах из седого мха — ничем не отличались друг от друга. Аленка выхватывала из однотонного пейзажа неповторимые приметы и начинала вслух рассуждать:
— Золотоносные места проходим…
Я слушал ее, и мне казалось: стоит причалить плот к берегу, копнуть лопатой ржавую глину — и самородки величиной в кулак со звоном посыплются к ногам. А ты их подбирай — ив сумку! И в сумку!
— Среди таких вот камней, — Аленка указала на берег, — Елисеевич в прошлом году кристаллы хрусталя нашел.
— И ты в это время с ним работала? — схватился я за ниточку ее первого клада.
— Не довелось. Я в тот день кашеварила. — Аленка, вглядываясь вперед, умолкла и тревожным голосом предупредила: — Крепче держись!
Говоруха сделала крутой поворот влево и как сумасшедшая ворвалась в узкую горловину меж отвесных берегов. Я, услышав какой-то рев, посмотрел вперед и увидел, что мы летим к водопаду.
В народе говорят: «У страха глаза велики». Я не намерен опровергать эту пословицу. Страх, по-моему, только тогда становится ощутимым, когда опасность остается позади.
Наш плот, не сбавляя скорости, подлетел к водопаду, на какое-то мгновение остановился и… провалился куда-то вниз.
Если есть в Жизни святые минуты, то я их испытал, когда оглянулся на пройденный порог. Там, где мы были еще минуту назад, Говоруха падала с отвесной крутизны в кипящую круговерть. Я от страха съежился и опять услышал тревожный голос Аленки:
— Держись!
Плот снова полетел в тартарары и, подпрыгнув от сильного толчка, выскочил из бурлящей пучины на стремнину.
— Шест!.. Шест!.. — закричала Аленка. — Эх, ты!..
Я не видел, как она с помощью длинного шеста ловко направила плот в тихую заводь, а когда немного пришел в себя, получил, как говорится, по заслугам.
— Тоже мне рыцарь! — с гневом обрушилась на меня Аленка. — С таким попутчиком, как ты, только язык чесать у костра! Возьми себя в руки! Самое страшное — позади!.,
Я не злился на Аленку за колючие упреки, готов был слушать разнос покорно, безропотно, только бы не встречать на пути ревущих водопадов и кипящих пучин. Пусть это удовольствие испытывают любители острых ощущений, которым все на свете трын-трава.
Солнце клонилось к западу. Таежная речка по-прежнему прытко и весело мчалась вперед, и казалось, нашему пути не будет конца. Часа через полтора она вырвалась из обрывистых берегов и стала огибать широкую поляну. Сколько солнца! Сколько света! Я как зачарованный глядел на зеленый простор и думал: «Здесь можно свободно разместить московские Лужники».