Алеш думал недолго:
— Вообще-то общая!
— Вот видишь, — укорил его Мирек, — а слушается только тебя. Мы знаем почему, и с этим нужно что-то делать. Если мы построили клуб, будет очень кстати выдрессировать для него собаку.
— Факт, — загудел Ченда.
— Я спрашиваю, — продолжал серьезно разглагольствовать Мирек, — кто за дрессировку?
Хотя Мирек задавал вопрос довольно угрожающим тоном, мы все, в том числе и Алеш, были «за».
— Ну, блеск, — сказал Мирек, — я знаю, где находится спортплощадка для собак.
— Где? — заинтересовался Ченда.
— В Трое[20], — ответил Мирек, — чуть подальше переправы в зоопарк.
— Там, где понтонный мост? — спросил Алеш.
— Да, — ответил Мирек.
— Настоящая площадка?
— Настоящая.
— И туда запросто можно любому прийти?
— Любому нет, но с собакой можно, — снисходительно ответил Мирек. — Это же ясно.
— А вдруг туда пускают только по паспорту или по билету собачьего клуба? — усомнился Ченда.
— Надо говорить кинологического, — терпеливо поправил Ченду Мирек.
— Все равно, — сказал Ченда, — мы же не члены киноклуба, и собака тоже.
— А если нас спросят, как ее зовут? — вмешался я в спор.
До этой самой минуты я молча взывал к своей совести: что вечером сказать дома.
— Назвали клуб, назовем и собаку, — рассудительно заметил Мирек, — что вы все так усложняете?
— Но как ее назвать?
— Допустим, Сарделелюб, — выпалил Алеш.
Алеш сроду не ломает себе голову над придумыванием — ляпает первое, что придет на ум, так что ляпы его соответствующего уровня, довольно невысокого. Я не только так подумал, но и высказал, а Алеш обиделся.
— Что в этой кличке плохого?
— А что хорошего?
— Но это правильная кличка, — отстаивал Алеш свое неразумное предложение, — ведь мы подманили ее на сардельку.
Алеш не мог удержаться, чтобы не подчеркнуть, что сарделька принадлежала ему, так что он нашей собаке ближе всех, мы должны это признать, а следовательно, и прав у него больше, чем у нас.
— Минутку, — сказал Ченда, — ты подманил ее не на сардельку, а на колбасу.
— Верно, — согласился Алеш, — но признайте, что Колбасолюб звучало бы ужасно. В колбасных изделиях я разбираюсь получше вас, поверьте: между колбасой и сарделькой не такая уж большая разница.
— С тобой никто не спорит, только…
У меня не было времени втолковывать Алешу все свои возражения, но тут меня перебил Мирек и окончательно разрушил и рассеял Алешевы надежды относительно собачьей клички.
— Бр, что может быть ужаснее, чем Сарделелюб. Для человека, возможно, это имя и годится, — он многозначительно посмотрел на Алеша, — но породистую собаку оно должно оскорблять.
— Что ты хочешь этим сказать? — Алеш угрожающе начал засучивать рукава.
— Породистая собака? — ухмыльнулся я. — Породистых собак хозяева не бросают на улице или на вокзале, чтобы от них избавиться.
«Гав!» — тявкнул наш гибрид.
— Лучше замолчи, Боржик, — посоветовал мне Алеш, — пожалуй, она не любит таких разговоров.
— Ну хорошо, пошли посмотрим, что там в Трое, — быстро спас положение Ченда, — а если нас спросят, как зовут собаку, назовем первую попавшуюся кличку.
И мы пошли. Но только на следующий день после школы, причем я смог пойти просто чудом. Вечером, когда я объяснялся по поводу оторванной штанины, мама заговорщически шепнула отцу — ее бы устами да мед пить, но только в этой бочке меда была ложка дегтя:
— Ни единому слову Боржика не верю. Думаю, ему стоило бы снова несколько дней отдохнуть дома, вместо того чтобы носиться по улицам, домой он возвращается оборванцем, пусть в тиши обратится к своей совести.
Но папа, к счастью, заявил:
— Футбол уж не тот, что прежде. Раньше можно было верить любимой команде, а теперь все делают только назло.
Отец яростно порвал билет спортивной лотереи и сказал, что, если так дело пойдет дальше, его уж никогда на «Богемке» не увидят.
— Наконец-то разумные слова! — ухватилась за отцовские рассуждения мама — она ведь не понимает, как прекрасно и как трудно быть болельщиком. — Сколько раз я тебе говорила! Какой толк от этого футбола?
Отец, как я и предполагал, возразил, что мама в спорте ничего не понимает, и разгорелся спор. Так, к счастью, было забыто, что мне следует несколько дней взывать дома к совести.
Я скрылся у себя в комнате и продолжал писать письмо Руженке, которое кончил фразой, что усердно придумываю кличку для нашей собаки, потом заклеил конверт и пошел спать.
20