Леша покраснел и продолжил писать, не поднимая глаз.
— И тебе дали бы… только деньги нужны.
— Я так не хочу.
— Ну, конечно, тебе же Оля нравится, — Генка подмигнул другу, — да только она на тебя даже не смотрит. Вот на Костяна смотрит, у него родители бизнесом занялись, и он сейчас в таких шмотках ходит. Джинсах варенках, левис называются, блин…
Генка захлебнулся слюной от эмоций, и потом еще целый час, пока Леша переписывал пройденный без него материал, рассказывал ему о Косте и его предках, и о Оле, которая теперь с ним дружит, и о том, что им таким никто не даст, что нужно начать делать бабки, и тогда все в жизни наладится.
— А ты все к коням своим таскаешься, на них деньги тратишь. И нахрена тебе это нужно? — в заключении своей страстной речи изрек Генка, смотря на своего друга.
— Спасибо, — Алеша протянул ему тетрадки.
— "Спасибо" сыт не будешь, — Генка с деловым видом убрал в сумку тетрадки. — Ну, покедова.
Он пожал ему руку и вышел из комнаты.
Хоть и от такого словесного потока у Алексея разболелась голова, но он был рад Генке, тому, что он пришел его навестить и вообще тому, что у него есть такой друг. Генка жил в соседнем подъезде, вот поэтому они и сдружились. Наверное, в первый раз еще в детстве, встретившись в одной песочнице, стоящей в их дворе. Генка сейчас обогнал его в росте, он был худым и долговязым, в короткой для его роста школьной форме, засаленными жидкими волосами и лицом, покрытым юношескими прыщами.
На конюшню Алеша после своей болезни попал только через неделю. Сначала пришлось в школе наверстать упущенное, подтянуть хвосты, и только потом бабушка смилостивилась и разрешила ему поехать к лошадям.
Петрович обрадовался, увидев его, а потом как-то сразу помрачнел.
— Иди сюда, — он взял Алешу под локоть и отвел в сторону, — дело здесь такое… на вот тебе деньги… иди и подстригись.
Леша удивленно поднял глаза от денег в своей руке. Петрович почему-то старался не смотреть на него.
— Подстрижешься… тогда приходи. Иди, иди…
Он подтолкнул его к выходу. Алексей сначала хотел возразить, сказать, что так за это время соскучился по Тохе и Василию, и всем остальным коням, но промолчал, чувствуя что-то неладное.
Он вышел из конюшни и, ссутулившись, поплелся в сторону выхода с ипподрома, в сторону платформы Беговой. Уже на подходе к платформе его догнала Маха. Она жила дальше по той же ветке железной дороги, и поэтому иногда они ездили вместе.
— О, а ты чего не на конюшне?
— Петрович выгнал… сказал, чтобы подстригся… тогда и приходил. Вот, денег даже дал, — Алеша достал из кармана куртки смятые купюры, он даже не посмотрел, сколько там денег. Все это для него было так странно и неожиданно.
— Ах, это… — Машка лихо закурила сигарету и сплюнула на перрон, — так это Назар сказал, чтобы ты подстригся, или тебя не пускать. Типа, ты педик, если не подстрижешься, — Машка звонко рассмеялась.
— Кто? — Леша слышал это слово и раньше, но никогда не интересовался, что оно обозначает.
— Ну ты и блаженный… не знаешь, кто такой педик? Это те, кого мужики как девушек имеют. Понял. А может ты и правду из этих? — Машка ехидно подмигнула. — Да ладно, не расстраивайся. Я-то знаю, что ты вообще еще дитя дитем. Но ты Назара не зли… он в тот вечер сильно буянил, я-то все слышала, и потом мне еще Саня рассказывал. Кстати, я теперь с ним встречаюсь. Любовь у нас с ним.
И дальше Машку понесло. Всю дорогу до Рабочего Поселка она рассказывала Алеше о их любви и о том, как они поженятся, и тогда точно она уедет с ним в Париж или на Канары, она сама еще не решала, куда. Алексей кивал на ее рассказ, а сам думал о Назаре и о том, что Назар так о нем подумал. Странно, ведь он и видел его лишь пару раз, а уже обозвал этим нехорошим словом и вообще посчитал, что он такой.
Идя к дому, Леша украдкой стирал с глаз влагу, которая почему-то скапливалась в них, и только дома, закрывшись у себя в комнате, он, упав в подушку лицом, позволил этой влаге свободно струиться из его глаз. Он лежал и всхлипывал, сжимая подушку руками. Наверное, даже не слова Назара о нем так больно его задели, а само разочарование в том, что все это время он думал о Назаре, и это было так упоительно приятно, хотя он и не понимал, почему. Но теперь это и неважно. Он чувствовал в душе грязь, как будто туда плюнули, и ему было очень больно. Такую боль внутри он никогда раньше не чувствовал, а сейчас внутри что-то болело, и глаза постоянно мокли от набегающих слез.
Алеша знал, что он сильный и ничего, что сейчас так больно, он это переживет и никому не покажет то, как ему сейчас плохо. Немного успокоившись, он решил, что, раз он не на конюшне, нужно помочь бабушке и занялся уборкой дома. Он начал пылесосить ковры на полу и на стене старым, очень шумным пылесосом. Затем, налив в ведро воды и намотав на швабру мокрую тряпку, пошел мыть полы в их двухкомнатной квартире. После такого физического труда Алеша практически успокоился и даже немного отвлекся от неприятного события в своей жизни.
Сегодня бабушка убиралась у Изабеллы, и скорее всего она придет поздно. Поэтому он, проведя ревизию холодильника, решил приготовить суп из мороженного щуплого куренка, который сиротливо лежал в пустой морозилке. К супу он достал луковицы, висящие в чулке на батарее, которые мелко порезал. Поискав в ящике с овощами, нашел еще не увядшую морковку и несколько картофелин. Все это он тоже почистил и порезал и, найдя макароны в шкафу, решил, что добавит и их потом в кипящий бульон для сытости. Особо готовить он не умел, но поскольку с двенадцати лет жил с бабушкой уже без маминой опеки, то научился приготавливать основные нехитрые блюда в виде супов, вторых блюд и разных салатов. Конечно, бабушка его любила и не заставляла готовить, но он, видя, насколько она устает от постоянной борьбы с нищетой и за их выживание, сколько помнил себя, всегда помогал ей, чем мог.
Суп закипел, он несколько раз снял пенку и, убедившись, что она больше не образуется при кипении, засек время. Теперь у него было около часа, пока курица проварится, а уж потом нужно будет только вынуть ее, разделать от костей и покромсать помельче мясо. Все это засыпать обратно вместе с нарубленными уже картошкой, морковкой и луком в кипящий бульон. Проработав в голове нехитрый план приготовления супа, Алеша пошел в свою комнату делать уроки. Хотя было и тяжело на душе, но он заставил себя переключиться на домашние задания. Сегодня, понятное дело, ни в какую парикмахерскую он уже не пойдет, да и было уже поздно. Тем более он хотел спросить у бабушки, куда идти. Он даже не знал, где у них в районе есть парикмахерские.
Поздно вечером вернулась уставшая Варвара Петровна, которая нежно поцеловала его в макушку, увидев чистоту в квартире и приготовленный обед. Она украдкой смахнула слезинки с глаз и, тяжело вздохнув, опять вспомнила свою нерадивую дочку, которая, в погоне за заграничным принцем, бросила такого ребенка. И теперь ни она, ни ее сын не счастливы. То, что Лизке живется там несладко, Варвара Петровна знала и так, хотя та и хорохорилась, говоря, что она счастлива и все у нее есть. Вот только свободы у нее не было, держал ее финн в ежовых рукавицах. За каждую копейку отчет требовал. Она у него то ли жена, то ли домработница была, уже и не поймешь кто. И это несмотря на то, что уже родила от него дочку. Но за человека он ее так и не считал. Варваре Петровне было обидно за жизнь своей дочери и за то, что она оставила сына, который так по ней скучал, хотя и не показывал это. Но вот только ее-то не обманешь. Она-то видела, как Лешка подолгу мог смотреть на портрет своей мамы на прикроватной тумбочке и бережно протирать его от пыли тряпочкой, а потом украдкой целовал, так, чтобы никто не видел.
Алеша увидел, что бабушка была уставшая и чем-то расстроенная. Он сказал, что сам помоет посуду и приберется на кухне, она лишь еще раз поцеловала его в макушку и, горестно вздохнув, ушла к себе. Леша решил, что вопрос о парикмахерской задаст ей завтра.