– Родители тебе все разрешают читать? – спросил он.
– Абсолютно все. Сейчас я погрузился в роман Колетт «Хлеб из травы». Неплохо. Это история об одном типе нашего возраста, который любит девушку и спит с настоящей женщиной. Описания иногда очень смелые, но верные.
– Что ты об этом знаешь?
– Необязательно попробовать, чтобы знать… Ты уже влюблялся, Крапивин?
– Нет. А ты?
– Я тем более. Для меня с моим странным видом это нормально. Я смотрю на девушек и говорю себе, что ни одна из них никогда не захочет меня. И это успокаивает. Я как Бодлер, как Мопассан. Вижу в женщине только инструмент для наслаждения. Я буду оплачивать курочек. Без всякого чувства. Это мудро. Ты, напротив, красивый парень. Значит, познаешь все ложные увлечения, глупые надежды, иллюзии, разочарования… Мне жаль тебя, старик!
Он неловко рассмеялся. Польщенный тем, что его назвали «красивым парнем», Алексей возразил:
– Ты чудак, Гозелен! Вот увидишь, что и ты однажды влюбишься и, может быть, даже женишься!
– Жениться, чтобы стать рогоносцем! – воскликнул Тьерри. – Нет уж, спасибо! У меня другие планы!
– Какие?
– Я хочу стать писателем. А ты, Крапивин, будешь актером.
– С чего ты взял?
– Я слышал тебя на уроках. У тебя есть все, чтобы подняться на сцену. Ты будешь играть в моих пьесах!
– Не думаю, – сказал Алексей. – Я тоже хочу писать, публиковаться…
– На французском или на русском?
– Что за вопрос? На французском, конечно же! Я едва могу по-русски писать. Даже если бы я и знал его прекрасно, я не хотел бы писать на нем. Да и кто читает теперь русских писателей? Никто! Или такие старики, как мои родители…
– Ну что ж, тогда мы оба будем писателями. И лучшими во Франции! Мы будем поддерживать друг друга! Будем вместе читать наши рукописи! Будем безжалостны друг к другу! Безжалостны и неразлучны!
Тьерри Гозелен ликовал, его щеки раскраснелись, светились глаза. Он так верил в свои слова, что и Алексей увлекся эйфорией верного успеха. Будущее внезапно засияло перед ним солнцем дружбы и славы.
– С сегодняшнего дня я буду звать тебя Алексей, а ты меня Тьерри, – решил он.
И протянул Алексею руку. Тот с силой пожал ее.
Охваченные волнением, они некоторое время стояли молча, глаза в глаза, затаив дыхание. Потом Тьерри вздохнул:
– А ведь завтра опять придется идти в нашу «контору». Тебе не кажется, что друг от друга мы узнаем больше, чем от всех этих учителей, вставляющих нам палки в колеса?
Алексей не успел ответить. Послышались чьи-то шаги. В комнату вошли родители Тьерри. Маленький, сухой, седовласый отец шел прыгающей походкой. Глаза темноволосой, хрупкой матери были обведены кругами. Тьерри, как и его родители, выглядел хрупким и болезненным. У него был такой же пронзительный взгляд. Широким жестом он представил им Алексея:
– Алексей Крапивин, мой лучший друг!
Алексей поднялся. Месье и мадам Гозелен доброжелательно расспрашивали его об учебе. Они знали от сына, что Крапивины покинули Россию во время большевистской революции.
– Это, вероятно, потрясло ваших родителей, – сказала мадам Гозелен.
– Они все потеряли, – ответил с некоторым пафосом Алексей. Он был горд и в то же время смущен своим исключительным положением эмигранта. Чувство неординарности боролось в нем с мирным желанием походить на товарищей в классе. Если вчера еще он страдал от того, что был русским, то теперь, почувствовав интерес, который проявили к нему Гозелены, спрашивал себя: разве его судьба не исключительна?
– Чем занимается ваш отец? – спросил месье Гозелен.
Алексей покраснел. Мог ли он признаться этому господину, которого все в лицее называли известным архитектором, что его собственный отец был коммерческим служащим?
– Он руководит делопроизводством в конторе, – пробормотал он, отводя глаза.
Потом, вдруг подняв голову, добавил с вызовом:
– Это совсем маленькое дело. Но в России у него были прядильные и ткацкие фабрики. Мы были очень богаты!
– Страшное время! – вздохнула мадам Гозелен.
Она выглядела слабой, почти болезненной. Шаль из черного кружева покрывала ее плечи, руки были бледны, как воск. Она обняла сына. Тьерри прижался к ней. Он, конечно, любил свою мать. Как и Алексей. В этом было еще одно их сходство. Он хорошо чувствовал себя в этом доме, который поначалу произвел досадное впечатление.
– Знаете, мама, Алексей очень талантлив, – сказал Тьерри. – Вчера утром он порадовал месье Колинара «свободным изложением».
Алексей удивился тому, что Тьерри называл мать на «вы». Это, несомненно, в обычае у добропорядочных французских семей. Он собирался было ответить, что этот школьный успех не имел значения, как Тьерри, повернувшись к нему, предложил:
– Я хочу, чтобы ты рассказал «Джиннов» моим родителям так, как рассказывал их в классе.
Смертельный испуг охватил Алексея. Скованный робостью, он подумал, что никогда не осмелился бы выставить себя напоказ перед такими значительными людьми, как месье и мадам Гозелен. С трудом пробормотал:
– Нет, это невозможно!
– Но почему же? – сказала мадам Гозелен. – Было бы очень приятно!
Алексей лихорадочно подыскивал оправдание.
– Я… Я не помню стихотворения, – пробормотал он.
– У меня есть книга, – сказал Тьерри. – Прочтешь.
– Нет.
– Прошу тебя как друг!
Настойчивость Тьерри начала раздражать Алексея. Разозлившись на того, кого еще мгновение назад называл своим лучшим другом, он, не владея собой, вдруг крикнул:
– А я тебе говорю в последний раз – нет!
– Жаль, – сказал месье Гозелен, улыбнувшись. – Не будем настаивать. Мы вас оставим…
И он вышел вместе с женой.
«Вот, – подумал Алексей, – я оскорбил их своим отказом, их, родителей моего лучшего друга. Я негодяй! Но я не мог согласиться, не мог…» Стыд, досада, угрызения совести овладели им. Он взглянул на Тьерри. Тот молча, с саркастическим видом играл разрезным ножом.
– Ты сердишься на меня? – пробормотал наконец Алексей.
– Отчего же? – ответил Тьерри. – Каждый свободен в своих решениях. Мне просто жаль. Поговорим о другом.
Но Алексею не хотелось разговаривать. Очарование было разрушено. Ему больше нечего делать в этой семье, где он так неумело повел себя.
– Уже поздно, – вздохнул он. – Я пойду…
– Останься еще ненадолго, – предложил Тьерри неуверенно.
– Нет.
– Тогда до завтра.
– До завтра, да.
Тьерри проводил его на первый этаж. Спускаясь по большой, устланной зеленым ковром лестнице, Алексей говорил себе, что дом его прогоняет. Из-за оплошности благородная дружба разбилась. Джинны сыграли с ним плохую шутку. Это их дьявольская затея. Он никогда не придет в себя после этого. Хотелось крикнуть: «Я дурак! Извини меня! Скажи, что все осталось по-прежнему!» Но гордость удержала его. Он глупо улыбнулся и пробормотал:
– Пока, старик.
– Пока.
Выйдя на улицу, он побежал, чтобы прогнать навязчивые мысли. Он наказывал себя за глупость. Бежал, бежал. Было холодно, но по шее его струился пот.
Дома была одна мать. Отец еще не вернулся с работы. Подняв глаза от иллюстрированной газеты, она спросила:
– Ну как, все хорошо было у Тьерри Гозелена?
– Очень.
– Что вы делали?
– Ничего особенного.
– Как у них?
– Прекрасно.
– Расскажи!
– Нечего рассказывать, – сухо ответил он.
И растянулся во весь свой рост на диване, рассердившись на мать, задававшую абсурдные вопросы, на себя самого за неуважение к родителям Тьерри и на весь белый свет, не понимавший его. Неожиданно, с отчаяньем, он подумал: «Я никогда не буду писателем. Я буду читать книги других, но никогда и ничего не напишу сам. Я буду лишь аплодировать успехам Тьерри. Да, но захочет ли он, чтобы я остался его другом после того, что произошло?» Минуту спустя, увидев, что мать собирается накрывать на стол, он поднялся помочь ей.