— Ну, спасибо! — поклонилась Сашка.
Одернув на себе кофточку и поправив волосы, она вдруг заговорила певуче и рассудительно.
— Вот что я вам хочу сказать, товарищи дорогие. Если уж правду сказать, так сильно вы нас обижаете. Вот уж который год возите нам председателей. А сами-то мы из разума, что ли, вышли? Деды наши эту земельку небось всю в руках перетерли. Уж вроде бы нам и карты в руки, чтоб хозяйствовать на ней как положено. А вы все думаете, что вам с горки видней? Так вот что я вам скажу: ни к чему нам ни этот красноносенький, — мотнула она головой на Флягина, — ни Гусек наш, ни любой другой, кто в портках ходит. А уж ежели вы не можете без того, чтоб не назначать нам председателей, так пришлите хорошую бабу! Ведь на работе-то, на колхозной, сила вся наша, бабья, идет. А мужичье только руки в брюки, ходят да покрикивают! Голос ее вдруг зазвенел. — Так дайте нам такую, чтоб она наше горе вдовье да сиротское понять могла. Чтоб разогнала она всю эту шайку-лейку да работать их заставила…
— Демагогия! — крикнул Лыков. — При чем тут мужики или бабы?
— Видали? — подмигнула Сашка. — Испугался!
— Чего там испугался! Слыхали мы эти песни! — возразил Лыков.
— Вот тот-то и оно, что слыхали, да не уразумели! — усмехнулась Сашка, вдруг загрустнев. — Видно, нет в вашей колоде такой карты. Тасуй, не тасуй — все фальшивые хлопоты выпадают. — И она, махнув рукой, хотела уже было идти на место, но тут ее окликнул Данилов:
— Постойте!
Саша обернулась.
— Вы говорили очень горячо и подали интересную мысль. Действительно, женщин в колхозе у вас больше. Так, может быть, вы и возьметесь за это дело?
— Я? — поразилась Сашка. — Да что вы! Куда мне!
— Так вы же сами обещались за любую половиночку хозяйство взбодрить, — улыбнулся Данилов.
— Да ну! — засмущалась Сашка. — Это я так… для смеху…
— А что, Сашенька, берись! — вскочила вдруг одна из женщин. — Мы за тебя, как одна, руки подымем!
Притихшее было собрание вновь зашумело:
— Верно, бабы! Голосуй, наша возьмет!
— Дожили! За бабью юбку держаться теперь будем, что ли?
— Ничего! Она баба боевая!
— А по мне, что ни поп, то и батька! Лишь бы службу знал!
— Я, ей-богу, проголосую! Вот смеху-то будет!
— Не пойдет! — крикнул Гуськов. — Больно по женской части слабовата!
И снова в который уже раз по собранию покатился смех.
Сашка вдруг побледнела и двинулась к Гуськову.
— Что ты сказал? — медленно спросила она.
— Но-но! — предостерегающе поднял он палец. — Не правда, что ли?
— А ты ко мне в окошко лазил? — протянула она.
— Охоты не было, — отмахнулся Гуськов, — лазить к тебе!
Сашка вдруг схватила его за ухо и с силой стала выкручивать его.
— Нет, врешь, была у тебя охота! Говори: как на духу, была?
— Да ты что, спятила? — завопил Гуськов, корчась от боли и безуспешно пытаясь освободить ухо. — Больно же!
— Нет уж, говори — пустила я тебя?
Собрание хохотало. Лыков стучал что есть силы по графину. Лукашов хмуро ерзал на месте и вдруг закричал:
— Прекратите этот цирк!
Данилов терпел, терпел и вдруг захохотал…
— Пусти! — корчился Гуськов.
— Скажи правду — отпущу! Против правды спорить не могу! — торжествовала Сашка.
— Ну, не пустила! Пошутил я, — взмолился Гуськов. — Отцепись, окаянная!
— Слышите? — провозгласила Сашка. — Вот еще раз пошутишь так, и всю голову оторву вместе с ушами! — сверкнула она глазами.
— А знаете, нравится она мне! — вытирая выступившие от смеха слезы, сказал Данилов Лукашову. — Есть у нее и голова на плечах и хватка.
Сашка ощупью вошла в избу, зажгла свет и села, сложив на коленях руки. На лице ее застыло выражение недоумения и испуга.
Посидев так несколько мгновений, она бросилась к печке и растолкала спящую там старуху.
— Мамань, а мамань! Проснись же! В председатели меня выбрали!..
— А ну тебя! — отмахнулась старуха, переворачиваясь на другой бок. Но тут смысл сказанного дошел до нее, и она испуганно приподнялась…
— Господи! Да за что же это тебя в такие мялки сунули-то? Чем ты у бога провинилась?! — запричитала она, и тут же перешла на ругань. — Небось сама опять поперед других сунулась? Вода у тебя во рту не держится! Все туда лезешь, во что сам черт не играет!
— Ай! — с досадой отмахнулась Сашка и снова отошла к столу.
А с печи неслось:
— Так тебе и надо, дурехе! Сидела бы тишком да помалкивала. Языком масло не собьешь! Твое дело вдовье, стороннее… Мыслимое ли дело…
— Ну, хватит! — попросила Сашка.