Самым тяжелым выдался последний день работ. Уж и побегал тут Алешка, волоча тяжеленное ведро. Даже пару раз шлепнулся. Дело осложнялось тем, что в этот раз рядок ему выделили самый дальний и приходилось перескакивать множество чужих рядков. Но это распределение было справедливо и Алешка не противился судьбе. Ему было невыносимо тяжело бегать на такие расстояния. Накопилась общая усталость, поэтому аж голова кружилась у мальчугана от навалившейся слабости. Но и в этот день он все-таки принес учетчику больше всех ведер с кабачками. Помогла смекалка. В ведро вмещалось три – четыре кабачка. Еще два Алешка совал в подмышки и по дороге где-нибудь клал их между рядками на землю. Сделав несколько таких ходок он значительно выигрывал во времени, подбирая и сдавая заранее заготовленный овощ.
Беда случилась в день отъезда на заключительной линейке. Да еще какая беда! Трагической развязки ничего не предвещало. Все шло своим чередом. Алешкино горе грянуло, как гром среди ясного неба.
После подведения итогов началась торжественная часть. Перед всем лагерем вывели победителей. Было празднично и честно. Старания Алешки не прошли даром. Он заслуженно гордо стоял среди среди победителей. Лучших вовсю хвалили и поздравляли с достижениями. Правда не заметили, что Алешка сдал ведер и больше любого победителя. Не обратили внимание и на осунувшееся, потемневшее от загара Алешкино лицо. Но эта мелочь против того, что его труд все-таки заметили и оценили. Все это время счастливчик терпеливо ждал, когда же начнут раздавать премии, думал об оставшихся двадцати рублях и был опьянен радостью.
И тут мир раскололся. Завучка, та самая завучка, которая прилюдно обещала победителям премию в сто рублей, вдруг, объявляя фамилии победителей говорила: – … награждается почетной грамотой и премией размером в три рубля. И все дружно этому аплодировали.
Земля ушла из под ног призера, а слезы прям посыпались из глаз несчастного. Большая страна, содержащая на своем загорбке несколько стран, пускающая в космос корабли и строящая огромные лайнеры не сдержала своих обещаний и убила ребячью мечту. Не смогла она найти в своих закромах каких-то ста рублей, обещанных ста рублей для детского счастья.
Алешка, ревущий взахлеб, не стал ждать ни жалкой подачки, ни конца дурацкой линейки, даже не зашел в сырой барак за зубной щеткой и полотенцем. Не откликнулся он и на завучихино: – Мальчик, что случилось? Ты куда?
Он, рыдающий, с исцарапанными по локти руками и в расчесанных комариных укусах, чуть не бегом пошел прочь из ненавистного лагеря и все семь километров ревя в голос, проклиная завучку, Елену Михайловну, старосту и кабачки шел домой, в бессильной злобе рубя палкой придорожный бурьян.
– Сто-о-о рубле-е-ей! Сто-о-о-о рубле-е-э-э-эй! – беспрестанно всхлипывая подвывал несчастный, размазывая на щеках грязь со слезами и вытирая рукавом сопли.
– Ы-ы-ы-и-и, сто рубле-е-ей, – скулил он, – обеща-а-али… Га-ад-ы-и-ы…
Даже когда его нагнала машина и какой-то обеспокоенный взрослый пытался с ним заговорить, он, еще горше разрыдавшись из жалости к себе и от накатившей обиды, юркнул в посадку и удрал от преследователя.
А за август он повзрослел. И до самого выпуска из школы никакие уговоры, никакие посулы, увещевания и угрозы не допустить его к занятиям, не принять его в комсомол, ни даже мольбы мамы, не знающей истинной причины сыновнего бунта, не смогли сломить восставшую волю, пустившие корни ненависть и внутреннее неприятие к обманщикам, чтобы снова хоть раз позволить загнать себя в трудовой лагерь. В этом он остался непреклонен.
Моя христианская проповедь
Любезный отрок, отвлекись от дел насущных и слух свой направь ко словам моим. Внемли гласу спокойному, но строгому с разумением. Кайся, раб Божий, и рассуждай про себя об житии теперешнем и что приготовлено тебе будущим. Ты появился в земле христианской и уйдёшь туда же, будь ты раскольник или какой протестант, а хоть и не носи креста вовсе или даже ходи с клеймом проклят. Пройдёт время и немалое, вызреешь ты из детских шалостей для дел земных и праведных. И окажется у тебя мечта, наметившая собой присвоить статус дела всей жизни. И гореть задумкой своею да руки тянуть к ней станешь всевременно, хоть и напрасно, чему много причин явится. Но настанет час и возмужаешь ты вдруг, и как-нибудь возольешь в жаждущее нутро свое от этого прохладного вина. И примешь этого демонического зелья с излишком. И случится это в каком-нибудь кафетерии или ресторации. И будет в том месте дева, как говорят, несчастной наружности, словно окажется уродиться бы ей обладательницей свиноподобного рыла либо фигуры необычайной размытости. Но ты в облике её будешь видеть только хорошее, только лишь лик её чистый и ко всему зрить вокруг сможешь одни красоты неописуемые. И дружки твои будут всячески возвышать достоинства этого создания и потворствовать твоему непреодолимому влечению, непрестанно подливая в чашу твою браги, а закуску старательно отодвигая подале. И найдёт на тебя помрачение ума. И потому станешь ты поперёк девичьей тропы и ублажать станешь особь эту, балуя её воображение конфетами и радуя взор её томный цветочками. И пойдёт дело к свадьбе. И скажет архангел, который всегда с веткою в руке: – Да будет так! И скажет другой архангел, что пикою вооружен: – Пусть и будет. И соберёшься ты с другами своими на тайную вечерю. И будешь вино пить с ними без меры, песни вовсю распевать и слушать щекочущие душу хвалебны от них. И состоится вскоре свадьба твоя; распахнет дверцу белое авто, соберутся люди, а разукрашенная лахудра произведёт на асфальте первую семейную борозду, волоча за собой долгую фату. Разойдется гуляние; в кровь передерутся гости, расквася носы друг дружке и надавая добрых оплеух, полы усеет расколоченная во множестве фаянсовая посуда. И настанет ночь брачная. А по полуночи, вдоволь наговорившись о пустом, задерешь ты самым бессовестным образом невесте своей ступни, которые удались размеру твоего в некоторой мере поболее. И окрасит невеста незаметно простыни соком клюквенным, а то и просто гуашью, огласивши при этом истошным воплем своим неестественным и звереподобным спальню, будто в поданом супе обнаружила крысиный хвост, скрывая тем прежний грех с своим тайным совратителем. И умело вонзит в спину твою, окропленную первым любовным потом, накладные ногти, отчего оросишь ты плоть её чрезмерно семенем перезревшим, которая все же затеряется в перезревшем семени другого. И отвернётся от сцены этой архангел, что книжицу держит. И станет смотреть в сторону архангел с чашею в левой руке. И все двенадцать оп-ездолов, вкушавших со стола твоего, предадут тебя, оставивши верным только одного Иуду, который не откажет себе в удовольствии любить обильный стол твой и скрытно доставлять комплимент твоей супруге. И станет жена твоя на сносях и без меры бранчлива. А дом твой наполнят пестрые херувимы и будут тихо порхать в комнатах тебе на радость. Пройдёт немного времени и мир померкнет пред тобою, в одночасье ставши с ног на голову. Народится у вас здоровенький, но капризный дитятко, кудрявенький и сильно отличный от тебя самого, а в дом твой войдёт тёща, языка колкого и со змеиным жалом. И будут клыки её в сто крат острее твоих и в сто крат длиннее твоих. И станет она есть тебя поедом да жалить беспричинно,потому как только этой популяции присуще мракобесие и неистребимость. Приволочет она с собою в дом твой всякого барахла, где будет огонь, вода и даже медные трубы. И будешь ты гореть в Гиенне огненной, тонуть в воде затхлой и всякий раз залезать в прокисшие трубы. И станет теща без спросу заправлять твоими делами. И доходы твои приберет без остатка. Ко всем бедам станет она являться тебе в снах странным образом схожею с нильским крокодилом. И в снах тех будет бить тебя зеленокожею лапою по щекам и загнутым когтем со значением тыкать в твой пачпорт, в самое сердце Сатанинского штемпселя. И сникнут от всего этого херувимы. И рассядутся они по тёмным углам и на карнизах, и перья их уже будут повыщепаны презлым этим диаволом. А жена твоя чревом своим ненасытным будет иссушать тебя со старанием, забираясь без одежд на спинки кресел или совращая тебя самыми греховными открытостию позами, что свойственны лёгким особам. И произнесет один из архангелов, который ничего с собою не носит: – Эх-хе-хе… И грустно вздохнет кто другой из архангелов, которому и без всяких атрибутов хорошо командуется: – Да уж. И в беде этой пустишься ты в тяжкие, находя утешение в водке и полюбовницах, что будут стопою поменьше и характеру поуживчевее. И будешь сам их располагать на спинках кресел и выставлять в срамные позы. И станут поносить тебя на чем свет стоит. И распустят про тебя слухи несуразные. А жена твоя свяжет себя узами нового полюбовника, которого тёща будет знать, как Иуду и привечать лучше родного, и ко всему жену твою выгораживать всячески от твоей обиды. Но настанет время и понесёт тебя нелегкая. Огреешь ты как-нибудь по башке ненавистную тёщу медной трубою,