Я назвала её Фиолеткой, и она стала моим первым живым артефактом. Чаще всего она прилетала ко мне в те минуты, когда я особенно сильно нуждалась в поддержке. Поначалу я просто радовалась такой внезапно завязавшейся дружбе, но спустя некоторое время мне стало любопытно, и я решила найти какую-нибудь информацию об этих пернатых. Взяв в библиотеке большую энциклопедию про птиц, я принялась её изучать и увидела на одной из последних страниц картинку, на которой была изображена птичка, как две капли воды похожая на мою Фиолетку, – под рисунком было подписано, что это разновидность соек. Правда, также там говорилось, что обитают они только в Южной Америке, но эту информацию всерьёз я не восприняла – мне было важно то, что я видела это существо своими глазами и чувствовала его у себя на плече, а мнение составителей энциклопедии меня мало волновало.
И вот сегодня Фиолетка снова решила меня проведать. Нежно поприветствовав её взглядом, я с улыбкой наблюдала, как она кружит вокруг моей головы. Все визиты крылатой подруги я привыкла воспринимать как добрый знак. «Значит, сегодня будет особенный день!» – заключила я и, дождавшись, пока Фиолетка улетит, продолжила свой путь.
На почте я работала уже больше года. Помогла мне туда устроиться Лариса Александровна, моя любимая воспитательница из детского дома. Она была единственной взрослой, кому я отваживалась доверять.
В основном, воспитатели и учителя относились к нам равнодушно. Среди них были те, кого любило большинство ребят, но я почему-то и с их стороны чувствовала лишь холод и безучастность.
Попадались и совсем противные злые люди – например, учительница по истории, которая всех нас ненавидела и на каждом уроке повторяла, что мы дети шлюх, воров и наркоманов. «Я вынуждена своего ребёнка растить на копейки, которые тут получаю, а вам, выродкам, государство деньги даже на новогодние подарки выделяет!» – вопила она, получая особенное удовольствие, если кто-то вдруг начинал плакать.
Однажды я случайно увидела её сына. Он стоял недалеко от входа на территорию интерната и ждал, пока мать к нему спустится. Едва сообразив, кто он такой, я разозлилась и стала смотреть на него с показной неприязнью. Но вдруг заметила, как он достаёт из кармана куртки носовой платок и начинает вытирать им лицо. У него было какое-то заболевание: в разных местах от кожи отшелушивались корки, которые, очевидно, очень чесались, поэтому он, изо всех сил водя по лицу платком, пытался хоть как-то утихомирить этот зуд. В его движениях читалось такое беспомощное и отчаянное желание простого живого существа облегчить свои страдания, что мой гнев мгновенно потух. Этот мальчик напомнил мне несчастный цветок, который угораздило прорасти через бетон в подвале и который изо всех сил тянется к пыльному стеклу, ведь за ним едва виднеется солнце. Тогда я подумала, что на самом деле любой человек, даже кажущийся злым, жестоким и подлым, – это всего лишь беспомощный комок жизни, который, несмотря на заведомую обречённость, стремится хоть как-нибудь сберечься от холода и получить желанное тепло.
Ту учительницу после какого-то скандала всё же уволили. Правда, директор предложил ей написать заявление, будто она уходит по собственному желанию. Это было для него типично: даже, восстанавливая справедливость, стесняться этого факта и делать вид, что на самом деле она не восстанавливается.
Лариса Александровна же была совсем другой. Ещё когда она к нам только пришла – мне тогда было шесть лет – я заметила, насколько разительным было её отличие от остальных взрослых, которых я видела вокруг: она никогда ни на кого не кричала, не наказывала случайного человека из-за нежелания разбираться в ситуации, и главное – никогда не говорила слово «положено».
«Положено» было любимым заклинанием работников детского дома. Они использовали его каждый раз, когда нужно было быстро заставить кого-то что-то сделать, ничего при этом не объясняя. Им не хотелось тратить силы на убеждения, к тому же чаще всего они и сами не знали, зачем нужно то, о чём они говорят. Поэтому просто звучало зловещее «положено» – и пространство вокруг моментально заволакивало тьмой и холодом растворённых в этом слове пустоты, бессмысленности и авторитарной воли.