— Вас не выпустят за границу.
Шуруп хотел отпить из бутылки, но от неожиданности вздрогнул и облился пивом, Колобок перевел взгляд и остолбенел. В дверях комнаты стоял крепкий мужик в черном комбинезоне. В руках у него были монтажные кусачки с длинными ручками.
— Ты дверь закрыл… — начал было Шуруп, но, увидев кусачки, осекся на полуслове.
— Не пугайтесь, ребятки, я по делу, — сказал Лютиков.
Колобок проглотил комок в горле.
— По какому еще делу?
Лютиков бросил кусачки на пол, снял перчатки и достал удостоверение.
— Полковник Федеральной службы безопасности Лютиков, — прочитал Колобок и простонал. — Туши свет, сливай воду.
— Еще рано тушить свет, — сказал Лютиков. — Сами подумайте: если я пришел один, а не прислал группу захвата, значит нам есть о чем поговорить, так сказать, тет-а-тет.
Жестом руки Лютиков пригласил Колобка присесть на диван. Тот кивнул головой и сел рядом с Шурупом. Лютиков сел на стул, на котором всего пятнадцать минут назад сидел Топорков.
— Так вот, молодые люди, — душевно заговорил Лютиков. — Я знаю, что это вы обокрали Исторический музей…
— Это еще доказать надо… — быстро сказал Колобок.
— Докажут, не беспокойся, — улыбнулся Лютиков. — История, в которую вы попали, очень скверная, но у вас есть шанс выпутаться.
— И что это за шанс? — спросил Шуруп.
— Книги еще у вас?
Шуруп хотел сострить, но не стал. Он понял, что книги, которые они украли из музея, действительно могут сыграть в их жизни очень важную роль. По крайней мере, одна из них, на которую все намекали. Колобок ничего и не собирался говорить. Он просто испугался. Сильно испугался. Окончательно.
— Так что за дело? — спросил Шуруп.
— Я не могу вам открыть все детали, — все так же проникновенно говорил Лютиков, — но дело касается безопасности нашей страны. И вы, как граждане, обязаны помочь. Если вы отдадите мне книги, мы сможем сорвать гигантскую шпионскую акцию против нашего государства и тем самым спасем несколько жизней наших агентов, нелегально находящихся на территории западных государств.
— Допустим, — сказал Шуруп, — мы понимаем, о чем вы говорите. Каким образом вы нам поможете?
— Вот паспорта.
Лютиков достал из нагрудного кармана два загранпаспорта и бросил их на столик.
— Фотографии вклеены, визы проставлены, фамилии чужие. Я не буду спрашивать, где иконы и шпага. По сравнению с нашей операцией ваше уголовное дело пустяк. Воровать, конечно, нехорошо, но я готов закрыть на это глаза, если вы нам поможете.
Колобок протянул руку и взял паспорта. Он открыл тот, что лежал сверху, и увидел свою физиономию.
— На первый взгляд настоящие, — сказал Колобок, полистав страницы. — А откуда у вас наши фотографии?
— Заткнись, — процедил сквозь зубы Шуруп и спросил полковника: — А где гарантия, что с этими паспортами нас не возьмут на границе?
— Даю слово. Слово офицера.
— Хм, слово… — усмехнулся Шуруп. — Маловато.
— Слову Совы вы верите больше? — спросил Лютиков.
— Намного, — ответил Колобок. — Мы его не первый год знаем.
— Нет, ребятки. Он с вами долго разговаривать не станет. А я не стану просить Сову подтвердить мои гарантии. Если мне будет необходимо в интересах дела убрать Сову, не пройдет и получаса…
— Да нет у нас книг, чего привязались, — сказал Шуруп.
Шуруп имел в виду всех, кто интересовался книгами за этот день, но полковник не понял этого.
— Я понимаю, вам нужно обдумать мое предложение, — сказал полковник. — Поэтому я ухожу. Вот мои телефоны, паспорта я оставляю вам, так сказать, в качестве аванса. Надеюсь, у вас хватит ума не обманывать меня.
Лютиков встал со стула, поднял с пола кусачки и вышел из комнаты. Шуруп и Колобок остались сидеть на диване.
Входная дверь снова чуть хлопнула и приоткрылась, на лестнице послышался звук удаляющихся шагов.
— Дверь, — выдавил из себя Шуруп. — Сейчас еще кто-нибудь придет.
Бежать было бессмысленно. Наверняка полковник оставил кого-нибудь для наблюдения. Шуруп и Колобок подскочили с дивана, перетащили из соседней комнаты тяжелый платяной шкаф и подперли им дверь. На усиление баррикады к шкафу был придвинут тяжелый комод, а сверху поставлена здоровенная кадка с фикусом. Наверное, это не остановило бы желающих войти в квартиру, но войти неожиданно уже не получилось бы, это точно.
Через полчаса Шуруп, как и прежде, смотрел телевизор, попивая пиво, и пытался сообразить, как ему выкрутиться из этой поганой истории. Колобок принял ледяной душ и, вернувшись в комнату, расхаживал по ней, вытирая голову полотенцем.
— Хватит, доигрались, — бурчал Колобок. — Завтра раздадим долги, отдадим книги газетчику и все. Уеду. К чертовой матери! К брату, во Владивосток.
Устроюсь на сейнер и на полгода в море, рыбу ловить.
— Хорошая мысль, Колобок, — согласился Шуруп. — Они нас будут в аэропорту ждать или на границе. А мы электричками до первого большого города, а там на поезд — и тю-тю.
— Бандиты, газетчики, шпионы, сумасшедшие коллекционеры… надоело все до чертиков!
— Сядь, успокойся, — чуть ли не крикнул Шуруп. — Ты мне думать мешаешь.
Колобок подошел к дивану, сел на него, отшвырнул в сторону полотенце и уставился в телевизор. В его голове рисовались невеселые картины ближайшего будущего, ожидавшего его в Москве.
— Слушай, Колобок. А ведь мы можем очень неплохо провернуть наше дело, — вдруг сказал Шуруп. — Завтра с утра забираем с собой все деньги. Долги делим. Ты разносишь одни, я — другие. Потом я позвоню полковнику и скажу, что мы ему не поверили и все книги отправили по почте этому газетчику.
— Здорово. Он нас за это и прихлопнет!
— Прихлопнет, если сразу поймает. Газетчику я отправлю не книги, а письмо.
Я сам его отнесу в газету. В нем скажем, где книги. Полковник первым делом кинется к газетчику.
— Точно! — понял замысел Колобок. — Мы для него никто, ему книги важнее.
— Пока они будут друг другу глотки грызть, мы сядем на электричку и тю-тю…
Шансы на спасение были призрачными, но других не было вовсе. И что в этой книге такого… И какая именно из двенадцати? Теперь это уже неважно.
Важно, что можно остаться в живых. За окном сверкнула молния. Погода испортилась.
Когда Топорков пришел утром на работу, секретарша отдала ему почту и передала еще один конверт, без марки и без адреса, подписанный от руки. На конверте печатными буквами было написано два слова: «Топоркову лично». Юра не сходя с места разорвал конверт, достал из него четвертушку тетрадного листа в клеточку. Сердце забилось быстрее, когда он прочел записку: «Отодвинь сервант, оторви паркет».
На улице было пасмурно. Моросил мелкий холодный дождь, небо было ровного темно-серого оттенка. Редкие порывы ветра норовили если не вырвать из руки зонт, то по крайней мере вывернуть его наизнанку. Егоров шел в университет, кутаясь в недавно купленный серый плащ. Поднятый воротник комфорта не добавлял.
У остановки автобуса стоял старичок лет девяноста. Лицо его было сухим и вытянутым, бесконечные морщины, словно порезы, исполосовали его щеки, лоб, подбородок, шею. Между тем старичок держался великолепно. Он был невысокого роста, но не горбился, в движениях его уже не было былой легкости, но передвигался он, судя по всему, еще не шаркая подошвами башмаков. Темно-синий плащ сидел на нем великолепно, как будто был сшит на заказ, а черная шляпа придавала некоторый шик.
Профессор как-то сразу догадался, что этот старичок дожидается именно его, хотя он мог ждать и автобус, который уже показался на перекрестке.
Последнее время любая новая встреча настораживала Егорова, но, увидев глаза старичка, он почувствовал, что из них не исходит лукавства или угрозы, которые последние три дня были повсюду. Это обстоятельство даже удивило профессора. В какой-то момент он с надеждой подумал, что, может быть, старичок все же ждет автобус…