Альфа Центавра [СИ]

— Приготовьтесь — это финал.

— Ладно, финита ля комедиум, я пошел, — сказал Кой-Кого и исчез, как будто здесь никогда и не был, и только Лева с разинутым ртом, свидетельствовал:

— Да был, был, но ничего не заплатил за почти полное собрание своих сочинений, и поэтому поводу даже попытался затащить Жену Париса в раздевалку, подразумевая ее этим собранием сочинений, но только еще не полностью изданным. Фрай уже вышел, встал у зеркал, чтобы поправить горошковый галстук и подтянуть штаны на ставшую тонкой талию, и она его попросила:

— Убей его.

— Зачем?

— Он лишний свидетель.

— Окей, — и Фрай после туалета легко справился с Левой: проглотил его, как маленькую рыбку из аквариума:

— Даже ничего не почувствовав. — Мало.

— Ну-у, пой-дем, — и обнял прекрасную леди за плечи.

— Кто это был? — тут же спросила Ника. Она уже подстроила остывший пулемет, но пока размышляла с кого начать:

— С Махно, все еще прыгающего, как гимнаст в окуляре оптической винтовки, или еще раз попытаться поразить кого-нибудь из этих оборотней — как она думала — Врангеля и Одиссея. Весь оркестр, в том смысле, что все его инструменты, были разбиты в мелкий мусор очередями Ович, а эти ребята смогли уклониться. Как?! Наконец Махно вспомнил, что после танцев ему хочется. Нет не есть, а:

— Что-нибудь посущественней, — вспомнил про свою Аги. А она:

— Тут как тут.

— Явилась — не запылилась? — сказал радостно Махно.

— Да уж, во как! — она чиркнула себе по шее не просто большим пальцем, а всей пятерней. — И в подтверждение ее слов в проеме высветился Распутин, в рубахе, которую он сих пор не мог никак подпоясать как следует:

— Темно-Зеленые штаны его из узорчатой парчи спадали.

— Прошу прощенья, — прошепелявил он, — никак не пойму, что происходит.

— Достукался, — только и сказала мрачно Жена Париса, и хотела, как Гера шарахнуть его молниями, однако Фрай констатировал:

— Он нам еще нужен. Тем более мои молнии я никому не отдаю. Даже на время после секса, которого у нас не было, между прочим, так как он был, да, но с заезжим сапожником.

— Прости, кем-кем?

— А ты думала, это был Теодор Драйзер?

— Нет?

— Уверен, ты знаешь, что нет. Это был пастух из вашего района, этот, как его?

— Не знаю никаких пастухов и сапожников, я прирожденная графиня Матильда Кшесинская.

— Да этот, — Фрай щелкнул пальцами в направлении Ники, — как его?

Кто-то немножко сломал мне память, уже не помню кто.

— Прости, милый друг, но я не знаю никого из круга казненных герцогов и баронов.

— Или ты хочешь сказать, что оставил его в живых, — добавила она.

— Не баронов, а баранов, — поправил ее Фрай, — он пас там баранов.

— Так это этот, как его? — сказал и Махно. Он курил чью-то трубку — точно не свою — на краю восьмиместного стола.

— Миклухо-Маклай?

— Та не, какой еще МакЛай.

— Я говорю, пастух с длинной плетью, и поет.

— О чем?

— Какая разница.

— О прошлом, или о будущем?

— О настоящем.

— Так не бывает, ибо зачем петь о настоящем, если оно и так:

— Есть у меня.

— Не полностью. Жены нет.

— Вер-на-а! Значит, свадьба еще не закончена, — сказал Фрай, и оглядел присутствующее население с мыслью, кого бы выбрать. Жена Париса заметила его блуждающие глаза и по привычке рявкнула:

— Что ты как лунатик бродишь по небосклону — я здесь!

— Ну-ну, не надо зазнаваться, есть и другие, вполне достойные моего внимания особи. — И тут же закашлялся, несколько полудюймовых пуль вывалились из его рта, как вестники скорой разлуки:

— Почти навсегда. — Ладно, пусть будет как обычно:

— Объявляю конкурс на замужество, вы сами понимаете с кем и с кем. Все растерялись:

— Что значит: с кем и кем, ибо кто, кроме всех дам и его самого может в нем участвовать? А баб, точнее, принцесс, еще хватало в этом кабаке Ритц, как обычно:

— Аги, Ника, Жена Париса, и Камергерша по сведениям, идущим будто бы от самого:

— Их бин Распутин, — еще мотается где-то между мирами Теми и Этими. — Хотя это и вряд ли: после четырех стрел назад не возвращаются. Нет, может быть, но только не опять сюда! — А так, скорее всего, и думала сама Камер. Так и не успевшая проводить своего Вра во Францию, а точнее в Бельгию, чтобы он там мог получить приличный вид на жительство:

— До того, как прилетит и за ним корабль с Альфы Центавра.

Далее:

— Свадьба. — Дамы дерутся между собой.

Фрай зашел в банкетный зал, куда должен был вернуться после неудачного посещения самого зала со спущенными практически до колен бархатными штанами — нет, не бархатными, а из французского шинила, стойкого к стирке, когда денег не было, чтобы тут же после посещения какой-нибудь королевы — а они все в его-их воображении — были для него царицами, не покупать новые:

— Ну, если она ничего не заплатила. — А бывает и так:

— Хочется очень, а денег все равно нет. — Ибо. Ибо он не всегда успевал их снять раньше, чем на него набрасывались.

— Куда он ушел? — спросил Фрай у Банкетного Зала, и этот чуть ему не ответил. Почему?

— Обосрался, говорят, очень. От страху. Ибо Фрай только понюхал стулья, на которых недавно здесь проходило равноденствие, как они исчезли. Почему? Ну, если люди едет даже марципаны, если их посыпать цианистым калием, то стулья, пахнущие сразу двумя телами — мужским и женским — даже лучше.

— Ты где был, когда я зашел посоветоваться? — спросил Фрай, когда Распи опять — ибо мы помним, что он здесь был когда-то — появился-не запылился.

— Ходил в сырно-колбасный холодильник.

— Зачем?

— Странный вопрос, ибо: а вдруг там кто-нибудь есть?

— Зачем тогда припер сюда говяжью ногу, круг колбасищи, и голову, этого, как его?

— Сыра.

— Да пока что только сыра. Никого не было?

— Да так, ничего интересного. Фрай присел неподалеку от Распутина и спросил:

— Почему не съел марципаны? — потрогав пальцем один из них, но лизать палец, как это обычно делается в таких случаях — не стал.

— Мне нужен врач.

— Зачем?

— Чтобы. Необходимо взять кровь на инсулинонезависимый сахар, чтобы таким образом понять, может ли он справиться с ядом стрихнина, который возможно существует в этих марципанах, которые я очень хочу, но не могу — диабет.

— Когда придет этот сахар?

— Когда ви уже уехали с базара — его выбрасывают, или когда ви уже дома, или даже, когда сели уже обедать или ужинать, вернувшись с рынка, а он только тогда и появляется. Бывает даже, когда только легли спать. И даже может случайно прийти утром и узнаете:

— Он тут — выброшен, надо ехать.

— Как будто в древние времена.

— Вот именно.

— Я выпишу тебе, — сказал Фрай, — но только проктолога, и знаешь почему?

— Нет.

— Потому что, дурья твоя голова, — он постучал кстати по ней, но не костяшками, а так только: указательным пальцем, как будто показывал место на глобусе, место:

— Вечного свидания с тобой, — он вырабатывается у тебя автоматически при непосредственном видении марципанов и других его производных в виде эклеров и наполеонов. Ибо — подожди сейчас доскажу…

— Прошу вас, мистер, не надо, ибо я и сам все это знаю, но в последнее время — в свете полосы неудач — думаю, что надо проверить искусственно, с помощью врача.

— Отлично сказано, но и я тоже доскажу, а именно:

— Даже в штрафном изоляторе на Зоне, когда лисы не смогли доставить тебе шоколад ночью, ты понял: он, этот инсулинонезависымый сахар, вырабатывается все равно — хотя и не сразу, но если был секс, как говорится:

— Возьмите пожалуйста, ибо их есть у меня.

— Помнишь, как ты трахнул жену кума, которая работала учительницей географии здесь же на Зоне, и забрела в шизо, в надежде застукать мужа с любовницей хоть-какого-нибудь пола, а ты схватил ее, и, как говорится: