— Ты не хочешь с ним быть?
— С кем?
— С мужем. Он тебя вынудил? Заставил? — продолжила допрос.
— Что ты, — мама перекрестилась. Хотя бы один знакомый жест. Улыбнулась, только вот улыбка моя не была радостной. Вариантов существовало два: мать боится мужа, мать боится Лукрецкого. Ни то, ни другое меня не устраивало.
— Влада, не выдумывай всякие глупости, — отмахнулась мать. — За время брака Степа приучил меня уважительно относиться к Демьяну Андреевичу. Вот поживешь, — она осеклась. — Ох, милая, — огляделась по сторонам и перешла на шепот, — я даже не спросила, как ты? Привыкла, что Инга млела от внимания альфы, но ты-то другое дело.
— Все хорошо, — соврала, не желая волновать беременную женщину. Беременную! Вот именно! — Мама, как ты могла, — чуть обвиняюще начала, — не сказать мне? Почему держала в секрете? — мама упорно что-то старалась разглядеть на земле, явно не желая посмотреть на меня. — Что не так? — попыталась дожать ее. Вся эта ситуация мне очень сильно не нравилось. Чувствовала на интуитивном уровне, что не все так просто. Если не в отношении Лукрецкого, то в отношении мужа и беременности. Видимо, было что-то, о чем мой оборотень умолчал или не знал.
— Это длинный разговор, — замявшись, ответила она. Быстрый взгляд на заднюю дверь, ведущую в дом.
Наверное, именно неуверенность матери послужила той песчинкой на весах судьбы, которая кардинально изменила следующие четыре года моей жизни. Только в этот момент я даже не предполагала, как через каких-то полтора месяца моя жизнь совершит новый резкий вираж.
— Жди здесь, — чуть ли не приказным тоном произнесла и направилась в дом. Я никогда не была в доме Васиных прежде, но надеялась, что поиски мужчин не займут много времени. Мне требовалось остаться с матерью наедине и откровенно поговорить.
Лукрецкого и Степана Валентиновича нашла в гостиной. Мужчины дегустировали какой-то янтарный напиток и о чем-то мирно беседовали.
— Сердце мое? — мой оборотень заметил меня первым и поднялся с дивана.
Улыбнулась Лукрецкому и поманила к себе. Альфа послушно приблизился.
— Надо поговорить, — тихо произнесла, хотя мамин супруг, полагаю, услышал.
Демьян не стал задавать уточняющих вопросов, взял за руку и отправился на кухню.
— Влада, — поинтересовался он, плотно прикрыв на нами дверь, — что-то случилось?
— Нет, но я хочу поговорить с мамой.
— Я так и понял, — хмыкнул оборотень. — Разве я не дал тебе такой возможности?
— Этого мало, — чуть повысила голос. Решила быть с Лукрецким максимально откровенным.
— Мама молчит. Боится либо тебя, — мужчина прищурился, — либо мужа.
— Влада, не лезь в это. Их отношения — их личное дело.
— Я не лезу! — возмутилась.
— А что ты делаешь? Я тебе уже говорил, что пара считается собственностью самца, — поморщилась при этом напоминании. — Васины живут вместе несколько лет и неплохо живут. Насколько знаю, Камелия Емельянова приняла наши правила.
— Я это понимаю, — соврала, потому что я точно ничего не понимала. — Мне просто нужно остаться с мамой наедине.
— Хорошо, — протянул оборотень, — от меня ты что хочешь?
Посмотрела на мужчину, как на идиота. Что тут непонятного? Хочу, чтобы под каким-нибудь предлогом убрал Степана Валентиновича из дома. Возможно, занял его чем-то… да, хоть бы приказал. Сам говорил, что альфе не отказывают.
— Это что не может подождать? В конце концов, если так хочешь пообщаться с матерью наедине, пригласи завтра на шопинг.
— Пожалуйста, Демьян. Неужели так сложно дать нам хотя бы час? Мы находимся на территории стаи. Я не сбегу и со мной ничего не случится, если ты развлечешь Степана Валентиновича, — зря я это сказала, ответом мне стал рык. Недовольный рык.
— За кого ты меня принимаешь? — Демьян недобро прищурился.
— Я не так выразилась, — подошла к мужчине, обняла за талию и прижалась. — Демьян, пожалуйста. Мне просто нужно поговорить с мамой по-женски. Мы очень давно этого не делали. Я, конечно, могу подождать, как ты предложил, до завтра. Но ты ведь не хочешь, чтобы я нервничала и все это время изводила тебя? — чуть отстранилась и заискивающе посмотрела на мужчину.
— Тебе не идет, — хмыкнул оборотень. — К тому же переигрываешь.
Лукрецкий вел себя странно. Он стоял, облокотившись на кухонный стол, позволял себя обнимать, но даже не предпринял попытки проявить какие-то ответные ласки.