Ресторан назвала "Алконост", а оформлен был в старославянском стиле. После встречи с художницей-декоратором откинула все сомнения. Мне было достаточно взглянуть на ее
эскизы. Ремонт закончили за несколько дней и девушка приступила к настенной росписи. Она трудилась больше двух недель и обещала закончить к торжеству Васиных. Торжеству Васиных, с которого начнется работа ресторана. Безусловно, если бы мы воплотили все задумки, открытие "Алконоста" пришлось бы отложить на год-другой. Видеть Степана Валентиновича мне не хотелось, но тем не менее не могла не признать его удивительный талант работы с деревом. Мой новый статус Луны позволял беспрепятственно посещать любые дома на территории стаи, поэтому когда четы Васиных не оказалось дома, я долго гуляла вокруг их терема и рассматривала декоративные элементы. Девушка набросала мне несколько эскизов и господин Васин получил заказ. От меня. Но не через меня.
Нащупала валяющийся рядом с кроватью халат и потянулась за ним.
— Хочешь, я сделаю тебя честной женщиной? — неожиданный вопрос Лукрецкого чуть не заставил меня сверзиться с постели.
— Что? — у меня, безусловно, были предположения, но надеялась, что ошиблась. Замуж за Лукрецкого я как-то не слишком рвалась. Мне пока что было комфортно в том статусе, в котором находилась сейчас.
— Уже два дня ты свободная женщина, Влада, — напомнил оборотень. Вздохнула, мысленно прикидывая сроки подачи документов на развод. Действительно, еще позавчера мне полагалось явиться в органы ЗАГСа получить свидетельство о расторжении брака и печать в паспорт, аннулирующую прежнюю.
— Не до конца, — фыркнула, подобрав халат и поднявшись с постели.
— Это мы сегодня исправим. Могу спросить? — угодила в объятия к незаметно подкравшемуся со спины мужчине.
— Попробуй, — повернулась и обняла в ответ сама.
— Почему ты не поехала в ЗАГС за документами?
— Забыла, — честно призналась. Не то, чтобы я совсем не вспоминала о Лапине. Я пыталась о нем не думать, потому что каждый раз, когда Лукрецкий что-то рассказывал, ощущала себя жутко виноватой. Но пересилить себя и поведать правду не чувствовала способной. Дела в стае обстояли не лучшим образом. За последний месяц исчезли двое. Я не была уверена, в таком нельзя быть полностью уверенным, ели точно не знаешь, но присутствовало четкое осознание: организация, в которой работали Вениамин Викторович и Игорь, была причастна.
— Так просто? — Лукрецкий наклонился и осторожно коснулся губами моих губ.
— Так просто.
— Без какого-то скрытого умысла? — улыбнулась. Порой оборотень задавал интересные вопросы, словно, пытался что-то выведать. Возможно, не просто пытался, а давал шанс. Опять вспомнились пропавшие препараты. Если бы исчезло что-то одно, я бы могла списать на простую потерю. Но когда у собранной меня пропали две важные вещи вывод был очевиден: им помогли исчезнуть. Ни я, ни Лукрецкий даже намеками не касались этих скользких тем. Молчал он, молчала я. Я просто не знала, что сказать. Наверное, поднимать тему пропавших лекарств было просто страшно. Слишком многое пришлось бы объяснять и непонятно, как это было сделать, а еще я боялась, что наше благословенное перемирие может рухнуть в один момент. И что потом мне делать с этими руинами?
Наверное, впервые в жизни я жила без четких планов на дальнейшую жизнь. Нет, в перспективе у меня рождение ребенка, муж и успешный, а, может, не очень бизнес. Но впервые от меня мало, что зависело. Ни от малыша, ни от супруга по собственному желанию избавиться не получалось. В первом случае даже не возникало мыслей, я уже любила этого ребенка. Во втором, кто бы меня отпустил? Точно не Лукрецкий.
— Без умысла. Если хочешь, могу съездить сегодня.
— Не просто хочу. Ты, кажется, меня не услышала. Сегодня мы поедем и заберем документы, что возвращает нас к вопросу. Ты выйдешь за меня?
— Нет, — объятия лишь на миг стали крепче, но мне этого было достаточно, чтобы сжаться. Нет, за прошедший месяц Лукрецкий стал лояльнее и спокойнее. Больше не набрасывался на меня и не кричал, когда я что-то делала, что приходилось ему не по нраву. Рычал и кривился, конечно, но к этому я привыкла. Но внутренне до сих пор боялась оборотня, хотя понимала, что вреда он мне не причинит.
Правда, вред можно причинить по-разному. До сих пор отчетливо помнила его угрозы, сделать из меня бесправную секс-игрушку. Тут не знаешь, что хуже. Признаться, никогда не верила в то, что моральные страдания могут быть сильнее физических. Я всегда боялась физической расправы. Что ударят, могут изнасиловать… Считала, что физическую расправу нельзя ставить в один ряд с моральными терзаниями. Но истина заключалась в том, что постепенно сама изводила себя.