Единственной надеждой на понимание и душевную близость оставался сын, но он был еще настолько мал, что надежда эта терялась в туманных клубах будущего, не принося облегчения настоящему. Сын, собственно, и стал причиной ее вполне осознанного замужества. Ей очень хотелось иметь душу, заинтересованную именно в ней, Мире, хотя бы на самом базисном, животном уровне. А муж приложился к этому союзу Миры и крошечного младенца в качестве традиционной составляющей общепринятого представления о семейном счастье. По слабости души и незрелости лет Мира не смогла преодолеть боязни общественного мнения и охов-вздохов своих родителей по этому поводу. Муж в сознании Миры изначально был страдающей, обманутой стороной, нужной ей в корыстных целях как прикрытие, заслон от окружающего мира, своего рода «галочка», оправдание своего поиска и выращивания настоящей родной души. С самим мужем такого союза не получилось. Слишком разные они были люди. Мира видела его насквозь, жалела и прощала его недостатки. Она же оставалась для него непредсказуемой загадкой, полной необъяснимых сюрпризов. С обеих сторон все время шла своеобразная игра и представление себя и партнера чем-то иным, не вдаваясь в подробности внутренней сути. Мира пыталась изображать из себя рачительную и заботливую хозяйку, играя эту роль с легкостью чемпиона по баскетболу, попадающего огрызком яблока в корзину для бумаг и ясно осознавая, что это занятие очень скоро наскучит ей до чертиков. А на большие перспективы приложения своих сил рассчитывать не приходилось в связи с ограниченностью способностей партнера. Муж Миры занимался домом и хозяйством, всерьез прикладывая весь набор своей фантазии и сил, получая, однако, результат, может быть, и великолепный для какой-то другой гипотетической женщины, но у Миры вызывающий не более чем улыбку смущенного одобрения, как у матери вызывает творение ее трехлетнего сына в изобразительном искусстве, которое несомненно заслуживает одобрения и поощрения, хотя совершенно невозможно разобрать, что же именно там нарисовано...
Неудивительно, что решение поступить на философский факультет было продиктовано отчаянным интеллектуальным голодом и болью, болью всех нерастраченных сил и способностей, покрывающихся толстой коркой обыденности и плесенью пошлости.
Однако вместо славной философской школы, окруженной портиками Платона, вместо горячих споров и поиска истины с кафедры несли сухую ахинею плешивые лекторы, и не было в том, что они говорили, и толики надежды на необходимую душе и разуму зарядку, без которой любые научные термины превращаются в жалкую чушь.
В Николае Бангушине своим измученным внутренним взором она, как рентгеном, увидела точно такую же загнанную душу, исступленно ищущую выхода и собеседника! Она была готова заплатить за каждое словечко с ним изменой мужу, родине, Богу, черту лысому... чему и кому угодно, лишь бы напитать себя снова, а может быть впервые, радостью истинного, не полуживотного бытия!
ζ
Ночь прошла в беспокойных метаниях... Николай то мечтал о завтрашнем дне, как он приведет Миру в квартиру Михея, как они будут сначала целоваться, а потом ничто их не остановит, он наконец сорвет с нее ненавистную одежду и будет целовать каждую ее клеточку, каждую малюсенькую родинку... То вдруг ему становилось страшно, что что-нибудь выйдет не так, либо что-нибудь помешает, либо с ним произойдет какая-нибудь несуразица, и он, стараясь не шуметь, выходил на балкон, где с залива дул неприятный, резкий ветер, и курил одну сигарету за другой, пока у него не разболелась голова, да так, что пришлось повязать ее холодной мокрой тряпкой и принять пару пилюль.
Он еле дождался утра, и в шесть торжественно и неторопливо проследовал в душ. Заперев дверь, он разделся и мельком посмотрел в зеркало. Вдруг его передернуло от мысли, что вот это голое, волосатое существо с сутулой спиной и немного отвислым животом предстанет перед ее очами...
– Она меня возненавидит! Ее просто стошнит! – почти в полный голос прохрипел Николай.
За дверью послышался шорох.
– Ты что так рано проснулся? – это была мама.
– У меня болела голова, не мог уснуть... – крикнул через дверь Николай.
– Ты больше кури, у тебе не только голова отвалится.
Слова матери навели его на грустные размышления о том, что именно еще может у него отвалиться. Посмотрев на свое причинное место, он остался крайне недоволен. В расслабленном состоянии его жгутик напоминал некое беспозвоночное существо, раздавленное хлебным фургоном. Конечно, в других обстоятельствах Николай был вполне доволен этим своим даром природы. Как-то утром он поднялся в полной красе, и Николай не устоял перед соблазном поднести к нему линейку. Двенадцать сантиметров его немного напугали, потому что он читал в какой-то книжке, что должно быть сантиметров пятнадцать, а лучше восемнадцать, но, прикинув размеры средней девушки и приняв во внимание, что его скромная гордость была весьма охватиста в толщину и покачивалась гордо и уверенно, он решил, что не будет комплексовать, что и такой сойдет, и еще, все говорят, это не важно, не в размере дело и так далее.