По рядам слушателей прокатилась волна оживленного шепота. Некоторые из присутствующих нахмурились, другие, наоборот, всем своим видом выказывали одобрение только что услышанного. В основном здесь была молодежь — студенты и выпускники университетов. Будущие философы, социологи, политологи и психологи — представители всевозможных гуманитарных направлений, интеллектуальный цвет подрастающего поколения. Людей моего возраста было куда меньше, и именно среди них было большинство недовольных столь внезапной риторикой, исходящей от представителя Церкви.
Он представился отцом Горацио, и на вид был на несколько лет старше меня — я бы дала ему около тридцати пяти. У него был широкий покатый лоб, светлые глаза и волевая нижняя челюсть, придававшая форме его лица немного угловатые, тяжелые очертания. Из-под его белой рясы при ходьбе выглядывали джинсы и кроссовки, и я ни разу с начала лекции не почувствовала его запаха. Это было высшее проявление вежливости со стороны любого альфы — ощущая присутствие омег, осознанно сдерживать свои феромоны. Это требовало определенного волевого усилия и постоянного контроля. Почему-то я не сомневалась, что, отпусти он себя, его запах способен был бы подавить собой всех прочих в этом зале — не только омег, но и молодых альф, которые в большинстве своем еще только учились справляться со своей сущностью. В них было много агрессии и мало контроля. Выведенные из себя, они способны были накинуться друг на друга, как в том кинотеатре, про который мне рассказывала коллега. Но ярость не означала силу, она лишь приводила к глупым решениям и неприятным последствиям. Альфы, обуздавшие свою ярость, как и омеги, подчинившие свою сексуальность, были намного опаснее.
Мне вдруг стало почти жаль, что я не чувствую запаха нашего лектора. Он мог бы многое рассказать о нем — куда больше, чем его слова. Он выдал бы его истинные эмоции и его желания. Некоторые из нас гордились тем, что по запаху могут определить душевное состояние собеседника и с точностью сказать, что у него на душе. Находились даже настолько много мнящие о себе индивиды, которые утверждали, что способны это самое состояние корректировать с помощью точно выверенных доз собственных феромонов. Лично я считала таких умельцев мошенниками, использующих банальное психологическое внушение, однако Джен однажды была у такого и вернулась в совершеннейшем восторге. Я не стала акцентировать ее внимание на том, что работавший с ней специалист был симпатичным омегой, который, вероятно, строил ей глазки. Раз уж ей это помогло, остальное было не так важно.
А вот отец Горацио производил впечатление того, кто в самом деле был способен управлять чужими эмоциями и влиять на ход чужих мыслей. Его выразительная внешность вызывала у меня ассоциации с военными офицерами прошлых лет — возможно, поэтому его прямой цепкий взгляд было не так просто выдержать, и я ощущала в себе желание вжать голову в плечи всякий раз, когда он поворачивался к моей части аудитории.
— Что вы знаете о Чистых днях? — спросил он, заведя руки за спину и осматривая собравшихся перед ними слушателей.
В воздух поднялось несколько рук, и он кивнул молодому альфе с кудрявыми темными волосами, знаком попросив своего помощника передать тому микрофон.
— Чистые дни, согласно церковным канонам, это время до Грехопадения, когда в мире жили только альфы и омеги. Мужчины-альфы и женщины-омеги, — добавил он, чуть нахмурившись. — Они напрямую общались с духом Великого Зверя внутри себя, и их племя главенствовало на всей земле.
— Хорошо, спасибо, — кивнул лектор. — А что произошло после Грехопадения?
Микрофон передали другому желающему ответить — смуглой симпатичной омеге, которая явно очень робела перед таким видным альфой, однако изо всех сил старалась не подавать виду. Ее запах напоминал мне о черничных кексах — мы сидели достаточно близко друг к другу, чтобы я могла выделить его среди прочей массы. К тому же, когда она поднялась на ноги под вежливым взглядом отца Горацио, он ощутимо усилился. Думаю, бедняжка тоже это чувствовала, и оттого ее руки тряслись еще сильнее. Одно дело испытывать какие-то импульсы и позывы внутри собственной головы и совсем другое — вот так выставлять их на всеобщее обозрение, когда все равно ничего с этим поделать не можешь. Просто потому, что пока ты еще слишком молод и неопытен для этого. В такие моменты я с грустью думала о том, что у предосудительного отношения к омегам были свои причины. То, что обычные люди, ловко прятали под фальшивыми улыбками и показным равнодушием, мы скрыть никак не могли. Как и альфы, но вот только в их случае подобное считалось нормальным и даже похвальным, а в нашем — постыдным и непристойным. Краем глаза я видела, как двое альф, сидевших через ряд от поднявшейся на ноги омеги, начали перешептываться и хихикать, поглядывая на нее через плечо. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что они сейчас обсуждали и почему так сально посмеивались.