- Я могу это сделать, - предложил Генри.
- Спасибо.
Она вылила на шкварчащую сковородку тесто и понаблюдала, как запыхтел и запузырился по краям первый блин.
- Почему Лукас убил его?
- Адрино пытался убить Артура.
- Почему?
Быстро обнажив зубы, Генри бессмысленно и плоско, как маска, улыбнулся.
- Адрино изнасиловал женщину на базе. В наказание, Артур на два месяца посадил его на цепь.
- Цепь?
- Во дворе. В конце концов, Адрино отпустили с цепи, и все вполне шло хорошо, пока за прошлой рождественской вечерей он не сделал попытку сгустить кровь Артура. В ретроспективе, нам этого и следовало ожидать. Его подвид имеет склонность к совершению опрометчивых поступков. - Генри опять улыбнулся: - Леди Карина, вы непременно найдете нас неистовым и порочным жребием судьбы. Каждый из нас ненавидит Артура, все ненавидят друг друга, ненавидят, кем мы являемся, чем мы являемся и почему мы такие. И эта ненависть так глубока внутри нас, аж до мозга костей. По личным причинам Лукас ненавидит сильнее, чем большинство из нас. Но в то же время, в своей яростности, Лукас обладает гораздо большим, нежели дозволяется, самоконтролем. Он понимает простую истину: Артур склеивает нас, удерживая друг с другом. Артур делает ошибки, и он грубый, но также он честный. Каждое племя должно иметь лидера. Без такого лидера будет хаос. Можно мне просто упомянуть невзначай, что ваши блинчики восхитительно пахнут? Я и предположить не могу, что есть какой-нибудь способ, которым я бы смог удержаться от того, чтобы не стащить один прямо сейчас, а?
Тридцатью минутами позже блинчики были сделаны, бекон приготовлен, и Карина прошла в комнату к дочери.
- Эмили! Просыпайся…
- Мама?! - с неожиданно свирепой силой Эмили сцепилась обеими руками вокруг шеи Карины и повисла на ней.
Карина вычерпнула ее с дивана и теснее прижала, боясь слишком крепко обнять крохотное тельце.
- Я здесь, малышка. Я люблю тебя.
Эмили никогда не говорила «мама». Это всегда было «мам».
- Ты ведь меня не покинешь?
В горле Карины словно камень застрял. «Покинуть» - было эвфемизмом Эмили, означающим смерть. Ее дочь думала, что она умерла.
- Я очень сильно постараюсь, - пообещала она.
Эмили продолжала висеть, и Карина осторожненько понесла ее на кухню.
- Я сделала твои любимые яблоки.
Хватка Эмили на шее постепенно ослабла. А по прошествии нескольких секунд, у стола, она позволила поместить себя на стул.
Даниель прямиком вошел на кухню и произнес:
- Еда...
Генри кивнул:
- Ага.
Даниель вытащил стул, уселся и потянулся к блинчикам.
- Давай подождем Лукаса, - сказал Генри.
- От, ебанутый Лукас.
Карина взглянула на Генри. Генри вздохнул. Даниель измерил их взглядом, зыркнул на Эмили и пожал плечами.
- Им не нравится, что я матюкаюсь. Ты ведь не против, если я буду матюкаться?
Эмили затрясла головой.
- Вот видите, она не возражает.
Лукас буквально нарисовался в дверном проеме. В данный момент времени здесь было пусто, а уже в следующий - он был тут как тут, и зеленые глаза с горящим голодом наблюдали за каждым движением Карины. Пытаясь не замечать этого, она села на свой стул, но его пристальный взгляд сжимал ее, как невидимая цепь. Она обернулась к нему: «Да, я принадлежу тебе. Но тебе не придется пропихивать это в мое горло».
Глаза Эмили выросли в размерах. Она немножко оробела, когда Лукас подступал к столу, осознавая опасность его движений. Карина прочитала страх на лице дочери и передвинулась, чтобы держать ее за руку. Лукас не давал Эмили никаких поводов его бояться, однако она, несомненно, была напугана, словно на каком-то примитивном уровне почти что учуяла - она была под угрозой.
Лукас сел возле Карины, напротив Даниеля, и потянулся за блинчиками. Она наблюдала за тем, как он нагружает в свою тарелку: четыре блинчика, шесть полосок бекона, соединение из сосисок… четырех. Больше в тарелке бы не поместилось. Он растерянно призадумался, а потом навалил кучу яблок на блины и оросил все положенное кленовым сиропом.
Хорошо, что она наготовила достаточное для десятерых количество пищи.
Лукас вилкой срезал блины, наколол ломтик яблока и все это целиком сманеврировал к себе в рот. Сидящая с краю Карина наблюдала за тем, как он жует, и ожидала, прислушиваясь к поднимающемуся темпу собственного сердцебиения, что он швырнет тарелку через стол. Она хотела, чтобы пища им понравилась; нет, ей отчаянно было нужно, чтобы пища им понравилась, причем всем троим. От этого зависело ее выживание.