– А ты говоришь – сумка… да-а-а-а… Ну а это деревце… я, честно сказать, и не знаю точно. Саженец-то я как антоновку покупал… Но это, как ты видишь, не антоновка. Надули. Антоновка вон стоит.
Яблоки большие, желтые. Ну что говорить, антоновка – она и есть антоновка. А это никакая не антоновка – яблоко мелкое, твердое.
Сладкое яблочко. Ты понюхай. Жалко, сорта не знаю. Кто его разберет.
Всучили как антоновку, а это не антоновка. Жена, правда, говорит, что это тоже мельгано. Но никакое это не мельгано. Мельгано – вон то. Вот это мельгано. Мне его сосед подарил, Самолетов Николай
Гаврилович… На, говорит, Женя. У меня, мол, некуда ткнуть, ты у себя посади. Замечательный был старик. А куда деваться? – спасибо…
Вон то мельгано, да. Яблоко твердое, зимнее… Тут, правда, тоже твердое яблоко. Не такое, конечно, твердое, как мельгано, но твердое. Вот жена и твердит: мельгано, мол. Конечно, она в Уральске выросла, там яблок сроду не видывали… Мельгано – это вон то деревце. Сосед подарил. Чудный был старикан. Войну прошел, все своими руками – дом, сарай, трое детей. Так и так, говорит, есть у меня саженец мельгано, только ткнуть некуда. На, мол, пристрой у себя. Так, знаешь, по-соседски. Вот оно и выросло – загляденье.
Яблоко твердое, зимнее… Это мельгано, да. А это разве мельгано? Не мельгано никакое, что ты. Просто смешно. А жена упрямится: мельгано, и все тут. Я говорю: ты пойди, пойди сюда, посмотри на настоящее мельгано – разве похоже? Похоже, говорит… Что ты будешь делать.
Втемяшилось ей. И хоть кол на голове теши. Вот так упрется вечно – и ни в какую. Тьфу!
Женя расстроенно сплюнул и заключил:
– Дура – она и есть дура, ети ее мать!..
Мопед
Сам я мопедов не покупал, но однажды видел, как это делают другие.
Мы стояли у прилавка магазина в сахалинском поселке Большая Речка и тупо разглядывали товар. Товар наличествовал самый разнообразный – от спичек и соли до лодки-казанки и подходящего к ней мотора
"Вихрь". Из спиртного имели место водка, портвейн и несколько сортов одеколона. Не знаю, как сейчас, а в ту пору на всем Сахалине одеколон бичам не продавался. Рассчитывать на его покупку могли только приличные люди – то есть те, кто был одет в заляпанные штормовки, воняющие мазутом зеленые штаны с накладными карманами, стоптанные кирзовые сапоги или рабочие ботинки. Там все так ходили – от помбура (см.) до начальника инженерно-геологической службы.
Нечего и говорить, что мы тоже были одеты именно так.
Хмурый взгляд, которым смерила нас продавщица, говорил о том, что она порядки знает и что, если спросим, она нам выдаст даже одеколону.
Но мы не хотели одеколону. Мы еще вообще не знали, чего хотим.
Поэтому тихо глазели, очарованные открывающимися возможностями.
Дверь распахнулась, и в магазин влетел новый покупатель – вертлявый человек лет сорока. Он был обут в желтые босоножки, позволявшие рассмотреть дырки на ярко-зеленых носках, а одет в пузырящиеся на коленках спортивные штаны, пиджак поверх майки и облезлую меховую шапку, у которой одно ухо торчало вверх, а другого не было вовсе.
Глаза продавщицы опасно сощурились.
Человек подлетел к прилавку и сказал громко и уверенно:
– Зинка! Мопед "Riga-^4 " есть?
Зинка распахнула глаза, открыла рот, сглотнула, а потом растерянно помотала головой.
– Ах, черт! – воскликнул покупатель. – Как же так?.. Ну, дай тогда четыре флакона "Сиреневого"!
И со звоном высыпал на прилавок мелочь.
Зинка сомнамбулически кивнула – и выставила требуемое.
– Вот видишь, – сказал мне мой напарник, когда мы вышли из магазина.
– Я всегда говорю: главное – женщину удивить. А уж потом делай с ней что хочешь…
Насекомоядные
Насекомоядные растения питаются насекомыми. Глупая муха забирается в пахучий цветок, в самое логово, и, одурев, начинает мыкаться между тычинками. Тогда лепестки схлопываются и в ход идут ферменты, под воздействием которых несчастная пришелица превращается в бульон…
Я ушел с работы. Работа мне не нравилась. Я и года там не проработал. А это грозило какими-то бюрократическими последствиями, казавшимися в ту пору чрезвычайно важными. Прерыванием непрерывного трудового стажа, что ли.
Честно сказать, я вообще не хотел работать. Я хотел сидеть за столом и писать буквы, складывая из них стихи или рассказы. Однако это было никак невозможно – стихи мои почти не печатали, рассказы не печатали вовсе. Кроме того, меня не принимали в Литературный институт имени
А. М. Горького. Даже два раза не принимали. Я осиливал первый тур творческого конкурса, а на втором сходил с круга. В первый раз меня поддержал поэт Егор Исаев. А вот поэт Долматовский (см.
Заблудившийся трамвай ), напротив, срезал. Кто поддерживал и резал во второй раз, я не помню.
С работы я ушел вдруг. Довольно неожиданно. Так часто бывает. Что-то случилось, кто-то вспылил. Кто-то не вступился. Кто-то неожиданно встал на их сторону. Мелочь, в сущности. Но я был несколько подавлен.
А тут еще стаж этот прерывается, будь он неладен!
И вдруг звонит товарищ и говорит, что можно вылетать в Томск. Целой бригадой. И что шабашка – то есть сплавные работы (см.) на реке
Кеть – обещает быть очень выгодной.
Я страшно обрадовался. Но оказалось, что жена категорически против, поскольку ей и ее маме будет трудно одним с нашей маленькой дочкой.
– А деньги? – говорил я.
Мол, и так все время зубы на полке, а теперь еще я без работы; но когда я был на работе, то отсутствовал целыми днями, так что с ребенком все равно не сидел.
Мы долго спорили – неделю, наверное. Потом она сказала, что черт со мной. И что я могу ехать. Но должен обещать, что по возвращении дам ей двести рублей.
– Ведь ты говоришь, что собираешься заработать полторы тысячи?
Ну да, я собирался.
– Двести рублей! – повторяла она, грозя пальцем. – И ты потом не должен спрашивать, куда я их дела. Обещаешь?
– Обещаю, – сказал я. – Хоть триста.
И уехал.
И полтора месяца мы сплавляли лес на реке Кеть. И даже все время казалось, что нам вот-вот дадут капитально заработать.
Мы раскатывали плоты, севшие на отмель. Кедровые баланы плыли вниз.
По вечерам на брандвахте, о борта которой шуршала шуга, Костя
Питерский играл на двенадцатиструнной гитаре и пел хорошие песни.
Утром мы снова влезали в мокрые болотники и лезли в воду.
Бригадир бескомпромиссно пил со сплавскими начальниками. Не из любви к пьянству. Просто это был единственный способ добиться справедливости.
Но силы были неравными, и нам едва хватило на обратную дорогу.
– А двести рублей? – удивленно спросила жена, когда я рассказал о постановке сплавных работ на реке Кеть.
– Нету, – ответил я. – Я же говорю: все провалилось. Я ничего не привез.
– То есть как – нету! – изумилась она. – Что это значит – нету?! Ты же обещал!
– Ты пойми, – толковал я, пытаясь ее остановить. – Вышла вот такая ерунда. Думаешь, мне радостно приезжать с пустыми карманами? Буду срочно искать работу и…
– Ты обещал мне двести рублей! Ты понимаешь, что ты обещал?! Как можно – обещать и не делать?! Обещать и не делать – это хорошо?! Это хорошо, по-твоему?! Нет, ты скажи – это хорошо?! Обещать и не делать
– хорошо это?! Ответь – это хорошо?!
Вот такие вопросы она задавала. И не ленилась повторять.
Просто тупиковые какие-то вопросы.
Я до сих пор на них не ответил.
Наука
Научный подход эффективен при решении вопросов самого разного порядка. Так, например, один старый математик рассказывал, что в двадцатых годах его семью уплотнили, то есть выселили из большей части тех комнат, что она занимала, оставив в пользовании всего одну
– но несуразно большую. По его словам, в углу стоял концертный рояль