Но площадь все ближе! Уже доносится гулкий радиоголос и ответный рев толпы!
– Го-го-го! Го-го-го! – а в ответ:
– Р-р-р-р-ра-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а!..
Все ближе, ближе! Видны верхушки трибун – вот же они, вот! Красные флаги поднимаются! Транспаранты с надписями "Миру – Май!" перестают пьяно шататься.
– Ура, товарищи!.. Ура-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а!..
Сердце стучит чаще. Хочется видеть все, все! Самых маленьких отцы – те, у которых в руках нет ни транспарантов, ни знамен, – сажают на закорки. Но я большой! Я просто встаю на цыпочки и тяну шею. Вот они!
– О-о-ощадь ает-ает!.. щало-о-о-онна… ает-ает-ает!.. ститутона щодалонна онаута!.. онаута металлута тутаталов!..
Р-р-р-ра-а-а-авствуют ветские!.. австуют ветские!.. металлурги!.. урки!.. урки!.. урки!.. Ура-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а!..
Люди на трибуне улыбаются толстыми лицами и ответно машут мне руками.
– Ура-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а!!! – кричу я вместе со всеми – со всеми!!! вместе!!! – так, что темнеет в глазах. -
Ура-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а!!!
Еще десять, еще двадцать быстрых шагов единым фронтом, единым телом
– и вдруг все кончается, распадается… вянут знамена, падают и исчезают где-то транспаранты… распавшись на составляющие, толпа растекается по широкому проспекту… под ногами россыпь зеленых и красных резинок лопнувших шаров, поломанных флажков, затоптанных бантиков… тянет сладкой вонью шашлычного огня… ноги гудят… над головой лаковая юная зелень чинар и голубизна ясного неба!.. сегодня есть одиннадцать копеек!.. можно отстать от родителей и купить коржик!.. и давиться его пресной рассыпчатой мякотью!.. и запивать лимонадом!..
А потом прямым ходом – к бабушке! За праздничный, за богатый стол: холодец, рыба под маринадом, "ростовская" колбаса!
"Ростовская" – это был второй после коржика символ богатства, неподдельная примета зажиточности. "Надо достать "ростовскую"… ты достала "ростовскую"?.. говорят, была "ростовская"… мне обещали две палки "ростовской"… в горкоме дают "ростовскую"!.." Вопрос жизни, вопрос чести и совести – достать "ростовскую" или не достать.
Праздника без "ростовской" – не бывает!
Я ходил на демонстрации когда с отцом, а когда и с мамой. Витюшу
Баранова всегда брал отец.
Потому что мать Витюши была в эти дни занята именно тем, что стояла на трибуне. Она улыбалась и махала нам рукой.
Мать Витюши Баранова была партийным работником и носила строгие черно-белые костюмы. Подчеркнуто прямые линии были призваны уничтожить саму идею изобилия и роскоши непосредственно в зародыше.
Разумеется, этот наивный камуфляж никого не мог ввести в заблуждение. Всем было известно, что Барановы – богачи.
Именно поэтому у Барановых всегда водилась "ростовская". Всегда!
Появление "ростовской" из холодильника в будний, ничем не отмеченный простой черномясый календарный день лично меня (то есть пионера в коротких синих штанах и красном галстуке из-под воротника белой рубашки) необыкновенно приятно ошеломляло… Приятно? Пожалуй, нет: неприятно. Кой, к черту, приятно! Я стеснялся в будни есть
"ростовскую"! К тому же поедание этой проклятой "ростовской" в будни являлось профанацией праздника!
Теперь-то я понимаю, что на взгляд стороннего наблюдателя, не склонного мерить уровень материального положения с помощью коржика или палки "ростовской", все мы – и Барановы, и Карахановы, и
Климченко, и Меламеды, и Ткачевские, и Курбаковы – пребывали на одном уровне нищеты. Но в ту пору не было сомнений, что Курбаковы все-таки значительно беднее Ткачевских. И это несмотря на то, что наличие или отсутствие известных материальных возможностей определялось вовсе не бедностью или богатством, а справедливостью.
Справедливость же не может быть плохой – в отличие от богатства и бедности, всегда несправедливых.
Мамаша Баранова стояла на трибуне в строгом черно-белом костюме, улыбаясь и маша, и динамики надрывались над ее гладко причесанной головой:
– Свобода раводаенствоода енствобратодаство енство атство!!!
Она махала нам рукой, на пальцах которой не было ничего, кроме обручального кольца, какое может позволить себе даже самый скромный партийный работник, и только я во всей толпе знал, какая есть у нее шкатулка, – хвастунишка Баранов тайком показывал.
Партия платила ей за то, что всю жизнь и все силы она отдавала борьбе за освобождение человечества, неустанно сражаясь за свободу, равенство и братство, и поэтому было справедливо, что в этой большой черной шкатулке сияющее золото браслетов и колец причудливо мешалось с калейдоскопическим сверканьицем мелких бриллиантов.
Ботинки
То, что ноги должны быть в тепле, известно всем. Размышляя над проблемой приобретения зимних ботинок, я прислушивался к мнениям, высказываемым бывалыми ходоками. Большая часть рекомендаций сводилась к тому, что зимние ботинки ни в коем случае не должны быть малы. Более того, они не должны быть даже нисколечко тесны – ибо только в больших, просторных ботинках, могущих быть оснащенными толстыми войлочными стельками (а то и не одной), нога чувствует себя именно как веселый скворец в умелой руке птицелова – недостаточно свободно, чтобы улететь, но и не так тесно, чтобы задохнуться.
Оценивая полученную информацию и размышляя, я стал склоняться к тому, чтобы приобрести ботинки больше не на размер, как раньше собирался, а на два. Потому что знал за собой странную склонность обзаводиться именно тесной обувью. Доходило до смешного: однажды я купил румынские желтые туфли с рантом и стальными пряжками, в которых едва уковылял из магазина, а на другой день был вынужден приехать босиком на такси, чтобы обменять на более подходящие.
Точку поставил Палыч (см.). Он сказал:
– Не дури. Зимние ботинки должны быть просторными. Стелечку, шерстяной носочек – да тебе в таких сам черт не брат!.. Ты какой носишь? Сорок третий? Тогда бери сорок седьмой – не ошибешься!
Так я и сделал – и не прогадал.
Меховое нутро этих замечательных образцов обувной промышленности, добротность которых и поныне еще наводит на мысли о вечности
(см.), было дополнено мною толстыми войлочными стельками и шерстяными носками.
Я добился желаемого эффекта: ступня пела, как соловей, и шагал я легко и твердо, чуть только не пританцовывая.
Правда, вскоре мех стал приминаться. Пространство высвобождалось, и на следующий день мне пришлось купить вторые стельки. Нечего и говорить, что я выбрал те, что посолидней.
Днем позже я завел третьи (на всякий случай заказав старухе, что торговала ими у метро, еще пару-другую) и надел дополнительный комплект шерстяных носков. Это почти избавило меня от того чмоканья и хлюпанья, что в последнее время возникало при ходьбе. Впрочем, что стоили эти мелкие неудобства по сравнению с испуганным хрустом бессильного снега и божественным ощущением сухого тепла?
Еще через пару дней я обратил внимание на следующее. Всегда прежде я считал шаги парами – левой, правой, ать-два. Теперь характер ходьбы переменился, явно сместившись в сторону многоступенчатости: первая пара шагов происходила внутри ботинок, а лишь вторая – вместе с ними. Может быть, со стороны моя четырехтактная ходьба выглядела несколько странно. Но, друзья, ведь мы – не балерины. Это пусть они прыгают на пуантах. Для нас главное – чтобы ноги не мерзли.
И вообще, решить эту проблему оказалось проще простого. Хватило каких-то двух с половиной пачек ваты. Я плотно набил ею нутро мысков, и все встало на свои места.