Я иду вдоль воды. Тайник, который я разыскиваю, должен находиться в подвале Национального архива, расположенного с другой стороны моста Вестербрун. Я решаю подняться ненадолго на мост, откуда открывается невероятно прекрасный вид Стокгольма. Солнце освещает Риддархольмен и возвышенности Сёдера. За мачтами старинных яхт я вижу кирпичные стены Ратуши и позолоченный шпиль ее башни. В 1860-х годах на этом мысе находилась мельница Эльдкварн, где мололи муку вплоть до знаменитого пожара 1878 года. Ратушу, где каждый год в декабре проходят нобелевские торжества, построили только в 1923 году.
Национальный архив расположен на возвышении. У меня с собой подсказка, как искать тайник Альфреда, письмо Эрика Бергенгрена, собравшего в 1950-е годы много фактической информации. С того дня, как я наткнулась на это письмо в подвале Нобелевского фонда, оно волновало мое воображение. То, что обнаружил Эрик Бергенгрен, «по причине малых размеров и своеобразия тайника никто не читал с тех пор, как Альфред сам это написал, частично в молодости, частично в зрелые годы»2.
У лифта меня встречает архивариус. Я протягиваю ему копию письма. «Находка, которой предыдущие архивные исследователи и биографы Нобеля в своем распоряжении не имели», – читает он и вопросительно смотрит на меня.
«Минимальный размер» – что имеется в виду?
Мы спускаемся в помещения, вырубленные внутри скальной породы. Материалы Альфреда Нобеля поместили сюда в 1970-е годы, через двадцать лет после того, как была сделана находка. Документы и письма, занимающие на полках в общей сложности четырнадцать метров, тогда пересортировали и пронумеровали по другому принципу. Что произошло с попавшими не в ту папку бумагами минимального размера, никто знать не может.
Предмет наших поисков – несколько тетрадок в клеенчатой обложке размером 17х20 см. Первые страницы выглядят так, словно в них содержатся черновые записи химических опытов. Остальные страницы слиплись за несколько десятилетий, проведенных в сыром подвале Нобелевского фонда. Все считали, что они пусты. Но однажды Эрик Бергенгрен перевернул тетрадки и отделил последние страницы друг от друга.
Они оказались отнюдь не пустыми.
Обрадованный Бергенгрен сообщил об этом в Нобелевский фонд. «Альфред, – писал он, – в качестве отдыха от научных трудов, вероятно… просто-напросто поворачивал свои тетрадки оборотной стороной и на последних страницах порой чернилами, порой карандашом записывал поэтические черновики, мысли и немаловажные философские размышления»3.
С тех пор как я впервые прочла эти строки, мне не терпелось увидеть эти тетрадки в клеенчатой обложке.
Национальному архиву прекрасно удается обогрев помещений, вероятно расположенных прямо в скале. Мы минуем целую стену свернутых трубочкой карт XVIII века. Потом – архив путешественника-первооткрывателя Свена Хедина. На столе стоят две изящные кофейные чашки, на которых изображен флаг шведско-норвежской унии. Видимо, они не поместились в архивные папки.
Нобелевские материалы хранятся под замком. Архивариус приносит коробки и показывает, как можно в них заглянуть. К сожалению, почти во всех коробках – черные тетради в клеенчатых обложках. Я нахожу тетрадки с черновиками двух романов, нескольких пьес – с зачеркиваниями и кляксами. Об этих произведениях первые биографы Нобеля конечно же знали. Хотя подержать в руках оригиналы – совершенно особое чувство. То здесь, то там видны следы грубо вырванных страниц, и судя по оставшимся у корешка полоскам, они тоже были густо исписаны.
И речь идет вовсе не о химических опытах.
В одной из коробок я нахожу черновик написанного в 1860-х годах сердитого письма Альфреда к Иммануилу по поводу нитроглицерина. Листок с многочисленными зачеркиваниями – оригинал. Гневные завитки букв отражают сильные чувства, текст воспринимается совершенно иначе, нежели в обстоятельно отредактированной версии, «не оскорбительной ни для одной из сторон», как писал тогда Нобелевский фонд.
Эти неоднозначные документы были опубликованы только в 1991 году4.
И вот наконец передо мной несколько тетрадей, соответствующих описанию моих находок. Я переворачиваю одну из них. Все верно. На задних страницах «лабораторной книги» я нахожу романтическое стихотворение в 12 строк, небрежно начертанное светлым карандашом. Оно начинается так: «Растает ночь, и свет дневной рассеет / Все нити снов, сплетенные мечтой, / Исчезнет вдруг прекрасная Венера, / Чей лик часами оставлял без сна…»