Выбрать главу

Кроме того, после тех неприятных событий, которые произошли в его жизни из-за участия в строительстве Панамского канала, когда он оказался причастным к многочисленным злоупотреблениям, наделавшим так много шума, у Нобеля появились и другие соображения, не позволявшие ему принять республиканскую форму правления: «Главные занятия депутатов, — писал он, — это бесконечные разглагольствования и вымогание взяток».

Примерно в том же духе написан весь роман. Нобель безоговорочно отбрасывает всё то, что было в прошлом. Но, критикуя, предлагает ли он что-то новое? Да, предлагает.

Ответ Нобеля однозначен, несмотря даже на ту критику предлагаемого им идеального государственного устройства, которую он вкладывает в уста своего героя. Ответ этот — парламент. Однако, как всегда, мнение Нобеля предполагает оговорки. Для него неприемлемы любые формы парламентского правления. Он считает, что парламент должен состоять из дальновидных людей, которые «могли бы выбрать на должность президента человека, доказавшего свою компетентность в вопросах правления».

Идеальная Франция, которую рисует «Господин Будущее», делится на пятнадцать провинций, во главе каждой из них стоит правитель, подчиняющийся избранному президенту страны. Последний, несмотря на то, что он избран, обладает неограниченными полномочиями. Его распоряжения не подлежат обсуждению. И Генрих Шюкк, который нередко оказывается злым на язык, делает из этого следующий вывод: «Можно иметь самые разные мнения относительно того, насколько реализуема данная концепция государственного устройства. Но бесспорно другое, а именно то, что она напоминает скорее фашизм, чем коммунизм».

Пусть ответственность за это утверждение останется на совести того, кто его высказал. Мы же лишь с сожалением вынуждены констатировать, что «Господин Будущее» не имеет ничего общего с романом — ни в обыденном, ни в высшем смысле этого слова.

А может быть, Нобель мог преуспеть в сатирическом жанре? «Патентная зараза», впрочем, совсем не позабавила уже упоминавшегося секретаря Шведской академии наук, который высказался об этом рассказе следующим образом: «В этом небольшом произведении мадемуазель Люкс — это ослепительная советчица жалобщика, а судья носит туманное имя Туман. Весь юмор от начала до конца какой-то вымученный. Так, например, в уста свидетеля, который готовится присягнуть на Библии, автор вкладывает слова: «Я не могу своим умом объять всего, что записано во всех законах, но я записываю все объятия», — шутка, которая якобы может вызвать смех в приёмной. Так, по крайней мере, считает автор».

Впрочем, нельзя забывать, что этот набросок послужил для Нобеля своего рода отдушиной; ему хватило остроумия, чтобы поиздеваться над тем, что его так сильно задевало. Но «Патентная зараза» не смогла умерить его огорчения, и он пытался излить его в своих письмах. «У Госпожи Юстиции, — писал он в одном из них, — всегда были парализованы ноги, что только и объясняет её удивительную медлительность. А совсем недавно её так стукнули по голове, что теперь её не возьмут ни в один сумасшедший дом… Денежная сторона дела, как правило, оставляет меня равнодушным, но я не могу перебороть глубочайшего отвращения к мелочности, которая с бесстыдством выставляется напоказ… Говорят, что над пролитым молоком плакать не стоит, я и не собираюсь этого делать, но как можно не возмущаться настолько очевидной несправедливостью, тем более что она исходит от государства? Зачем вынуждать народ пытаться добраться до короны, когда можно самостоятельно спуститься со своих вершин к народу? На это указывает нам сам смысл добра и зла. Вся мораль истории с кордитом может быть выражена словами Гамлета, если их чуть-чуть изменить: «В царстве справедливости кое-что подгнило».

Здесь без труда узнаётся свойственный Нобелю пафос и его склонность к подозрительности и поиску врагов и тайных недоброжелателей. Его слова о том, что он равнодушно относится к денежной стороне дела, ещё не означают полного безразличия к ней. Ведь Нобель был, прежде всего, финансистом, привыкшим к долгим переговорам, и этим очень напоминал своего отца. А что касается того, как мы ответим на вопрос, не любил ли Нобель заниматься денежными делами на самом деле или только делал вид, что они его не интересуют, чтобы создать о себе легенду, то это ровным счётом ничего не меняет.