Столица Российской империи — Петербург — поразила итальянского литератора своим великолепием, и он описывает ее с воодушевлением: «Роскошные здания теснятся на обоих берегах реки, смыкаясь друг с другом; пирамидальные башни с позолоченными шпилями высятся там и сям; и только благодаря кораблям с их мачтами и развевающимися вымпелами из общей однообразной картины можно выделить то один, то другой ансамбль» (Письмо 4. С. 52). Альгаротти называет главные памятники города: Петропавловскую крепость, царскую резиденцию Зимний дворец, а также Адмиралтейство и Академию наук. Он отмечает удобное расположение Петербурга на островах в устье Невы. Но тут же говорит о низких болотистых почвах и о мрачных лесах вокруг города, вспомнив слова Данте из «Божественной комедии»: «Тот дикий лес, дремучий и грозящий». Альгаротти не понравились материалы, из которых строился город, отчасти и архитектура, в которой он не увидел классических форм, а всего лишь некий средний стиль — смесь итальянского, французского и голландского с преобладанием последнего, дань уважения стране, где Петр I, строитель Петербурга, учился корабельному делу и, подобно Прометею, «овладел тем огнем, которым затем одушевил свою нацию». Он и улицы города прорезал каналами, как в Амстердаме или Утрехте.
Автор «Путешествия в Россию» назвал Петербург «державным городом» и «огромным окном», недавно распахнувшимся на Севере, «через которое Россия смотрит на Европу» (Письмо 4. С. 49).[594] Образ «окна» используется Альгаротти в двояком смысле: благодаря «окну», открытому Петром I, Россия может приобщиться к европейским делам и культуре; с другой стороны, и европейцы смогут лучше узнать мало известное им государство, появившееся на политической карте Европы вместо далекой и загадочной Московии в результате петровских преобразований.
Столица России для Альгаротти — лишь ступень к знакомству со всей страной. О Петербурге он подробно пишет в одном письме, а в остальных речь идет о различных сторонах жизни российского государства и его отношениях с другими странами, прежде всего с Англией, Францией, Германией, а также с Китаем, Персией, Турцией и др.
В Петербурге Альгаротти вел обстоятельные беседы о русских делах с английским купцом Крамером, в доме которого он остановился, и с Клавдием (Клодом) Рондо, английским резидентом при русском дворе, оставившим воспоминания о наиболее известных государственных и политических деятелях России того времени.[595] Однако сведения, почерпнутые из бесед с Крамером и К. Рондо, не были единственным источником знаний о России. Итальянский литератор проявил в русских делах завидную осведомленность, его взгляд на Россию часто расходится с мнением К. Рондо, высказанным, в частности, в его донесениях, отправляемых из Петербурга в Лондон. Еще в XIX в. русский ученый В. Я. Стоюнин отмечал, что в донесениях английского резидента «русское государство… могло представляться лишь неустроенным, невежественным, полуазиатским царством; русское правительство — собранием немецких выходцев, из которых каждый заботился более всего о своих личных выгодах, а не об интересах государственных и народных; русское дворянство — нисколько не развитое политически и издавна привыкшее к рабству; русский народ — бессловесною массою, которая существует только для потребностей казны и обогащения нескольких личностей». [596]
Вывод, к которому приходил К. Рондо, — на политической карте Европы Россия не будет играть значительной роли. Это мнение, вероятно, отчасти совпадало с первыми заметками о России самого Альгаротти. Воспоминания о стране и о ее наиболее выдающихся деятелях оставила также жена К. Рондо Джейн Рондо.[597]
В своей книге Альгаротти смотрит на Россию иначе, чем К. Рондо. Поставив целью дать объективное описание Российского государства, он сравнивает его по величию не только с Римской империей, но и с современными европейскими странами, особенно часто с Англией, представлявшейся просветителям «страною свободы», где власть короля ограничена конституцией и парламентом. С этой точки зрения Россия показалась автору «Путешествия в Россию» «деспотической империей», в которой нет парламента и вся власть сосредоточена в руках монарха.[598] Альгаротти говорил о правлении Анны Иоанновны и Э. И. Бирона, и от него не ускользнуло то, что режим заботился не столько о благе подданных, сколько об авторитете власти и привилегиях двора. Так от восхваления в своей оде Анны Иоанновны как мудрой просвещенной правительницы Альгаротти по прошествии двадцати лет переходит к более объективной оценке ее деятельности и режима, который она воплощала.
594
См.:
595
См.: Записка английского резидента Рондо о некоторых вельможах русского двора в 1730 году // Чтения в Императорском Обществе истории и древностей российских при Московском университете. Повременное изд. 1861. Апрель — июнь. Кн. 2. М., 1861.
596
597
Письма леди Рондо, супруги английского министра при российском дворе в царствование императрицы Анны Иоанновны / Пер. с англ. М. К. СПб., 1836; Письма леди Рондо, жены английского резидента при русском дворе в царствование императрицы Анны Иоанновны / Пер. с англ. {Е. Н. Карловича}. СПб., 1874. В Приложении к изданию 1874 г. приводится также «Записка английского резидента Рондо о некоторых вельможах русского двора в 1730 году». См. новое издание писем Джейн Рондо: Письма дамы, прожившей несколько лет в России, к ее приятельнице в Англию / Пер. с англ. Н. Г. Беспятых // Безвременье и временщики. Воспоминания об «Эпохе дворцовых переворотов» (1720-е—1760-е годы). М., 1966. С. 189–253. Интересное мнение о К. Рондо и его жене оставил известный публицист, издатель, историк и автор воспоминаний князь П. В. Долгоруков («Mémoires du prince Pierre Dolgorukow». Tome Premier. Geneve, 1867), назвавший К. Рондо «настоящим искателем приключений», а Джейн Рондо — «одной из самых завзятых интриганок своего времени» (Записки князя Петра Долгорукова / Пер. с фр. А. Ю. Серебрянниковой. СПб., 2007. С. 533), хотя Н. Бестужев-Рюмин в предисловии к «Письмам леди Рондо…» (1874), возражая П. В. Долгорукову, утверждал, что «ум, любезность, доброе сердце снискали ей всеобщее уважение» («Письма леди Рондо…». 1874. С. XIX).
598
Понятие «деспотическая империя» возникло у Альгаротти не без влияния идеи Монтескье о разделении форм правления на деспотию, монархию и республику, высказанную им в сочинении «О духе законов» (1748) и популярную в XVIII в.