Улисс, увидев после стольких странствийЗелёную и влажную Итаку,Расплакался. Поэзия ИтакуНапоминает после многих странствий,
А также бесконечное теченьеВоды непостоянной, и миг тот жеНе повторим по-Гераклиту: тот жеОн и другой, как вечности теченье.
ПРЕДЕЛЫ
Из улочек, что углубляют Запад,Одна, а вот какая, я не знаю,Увидена мной — слепоты внезап ад! —В последний раз — во сне ли? — вспоминаю,
Пред Тем смиренный, Кто назначил нормыИ строгую таинственную меруВещам, теням и снам, чьи зыбки формы,Что ткёт и распускает по примеру
Жены Улисса наша жизнь. Всему естьПредел, цена, последний раз и большеВпредь никогда, но тризну по кому естьВ том доме, что хранит память всех дольше?
Через хрусталик мутный уже утроИ через в ряду книг зиянье граниЦентральной бриллианта — «Камасутра»Там не стоит! — считать мне капли в кране.
На Юге не одна во двор калиткаС террасами, что сложены из камняИ тутами запретна мне. УлиткаНе захрустит: «Мой дом не из песка!» мня.
Есть двери, что закроются навеки,И зеркало, что тщетно поджидает,И перекрёсток есть, что в человекеЧетвероликий Янус наблюдает.
Одно среди твоих воспоминанийПотеряно уже непоправимо —Ты не увидишь, жертва препинаний,Светила, что водой остановимо.
Не повторишь того, сказал что розамИ соловьям Омар Хаям, слагаяСтихи назло изгнавшим рифму прозам.Другое время и страна другая…
Залива гладь, куда впадает Рона,И всё моё вчера какое нынеВернёт мне? Карфаген не без уронаС лица земли стёрт Римом и вечны не
Твердыни… Шуму утра я внимаюИ голоса прохожих различаю.Разлуку со смиреньем принимаюС любимыми. Без Борхеса скучаю.
КОМПАС
Все вещи языка слова суть, гдеНекто ли, Нечто, ночь и день, слагаетАбракадабру — мира излагаетИсторию, но смысл какой в труде?
Я, ты, он, Карфаген, Рим, вечный-деПреходят. Криптограмму постигаетКто, если всё случайность постигает?И Вавилон написан на воде.
За словом то, чему названья нету,Чьей тени притяжение во мне туИглу задело, что светла, легка,
Как стрелка циферблата или птица,Летящая во сне. Вдруг очутитьсяЗа окоёмом, нет где нас пока.
ПОЭТ ХIII ВЕКА
В безвестного сонета черновик,Который всем другим уже преддверит,Он смотрит и глазам своим не верит —Как бриллиант попал в мой грязевик?
Царь-случай срифмовать его подвигКатрены и терцеты. ДостоверитОткрытие: канон не числозверит!Гром соловьиный вписан в грановик!
Посмеет кто назвать строй стоп шаблоном?Каким неимоверным АполлономОн вдохновлён, открывший архетип?
Жадный кристалл, который заключаетВсе дни и ночи, взор любой отчает.Твой лабиринт, Дедал? Твой сфинкс, Эдип?
ГОЛЕМ
Коль скоро (утверждает грек в Кратиле)Имя есть вещи архетип и буквыРозы цветок содержат, знать чубуквыТы накурился, той, что в крокодиле.
А сочетанье гласных и согласныхСодержит имя страшное, чья сущностьШифрует Бога. Имени присущностьВещей первична — много ль несогласных?
Так учит каббала. Адам и звёздыВ саду имя то знали, пока порчаГреха их не разъела и лиц корчаМорщины оставляет, как борозды.
Искусства и наивность человекаБезмерны, и мы знаем: народ БогаИскал имя, что пагубогубого,Носитель чей имел бы чело века.
История моя — про грех на праге,Над коим не владычествует автор,Для книжечки названия избрав тор.Иуда Лев раввином был из Праги.
Желая знать, что Бог один лишь знает,Иуда Лев через перестановкуБукв в именах и их рекомпоновкуНашёл имя, язык что препинает,
Так страшно оно. Меч, Врата в нём, Эхо,Гость и Хозяин, и Дворец. То имяНад куклом прошептать, надежду имя,Решился он отнюдь не ради смеха.
У симулякра приоткрылось векоИ он увидел мир, цветной и разный.Див встал, шаг первый сделав несуразный,И тотчас же ходить стал человеко.
Со временем увидел (как и все мы),Что он в сетях До, После, Вчера, Ныне,Право и Лево. Как рабы, верны неНазванья, денотанты — слуги семы.
Иуда Лев, за чудищем смотревший,Прозвал своё творенье кличкой «Голем»,О чём поведал агиограф Схолем,В трудах своих весьма поднаторевший.
Как рэбэ объяснял мироустройство:«Твоя нога, моя. Это — ширинка».Из рыбы как последняя икринка,Из синагоги вылетело ройство…
Была ли это в графике ошибкаИли в произнесении святогоИмени, только не было готовоСозданье говорить, тупое шибко.
Было в глазах его нечто собачье,Нет, даже не собачье, но взгляд вещиСледил за рэбэ пристально, зловеще.Таким должно быть Вия очебачье.
Весьма ущербным получился Голем,Так что при его виде кот раввинаПрочь убегал, как если бы кровинаУблюдка была в смеси с алкоголем.
К творцу своему длани простирая,Копируя его Творцу моленья,Руками Голем расточал хваленьяС тупой улыбой: «Рэбэ! Твой икра я!»
Хоть с нежностью глядел, но и со страхомРаввин на своё детище: «ОткудаЭтот сын трудный, пища чья — сок уда,Столь набожен, безжизненным быв прахом?
Зачем к серии символов несметнойЕщё один добавлен и в напраснойПутанице явлений нитью краснойВплетено чудо явью столь заметной?»
В час, скудный светом грех, тот что на прагеЛежит, есть претыканий всем податель.Кто скажет нам, что чувствовал Создатель,Взирая на раввина, что из Праги?