…Нить жизни только протягивается через игольное ушко настоящего — но она такая же впереди, как и позади его.
Постой, а этот бедняга, я-двумерный, который самонадеянно пытается сместить «тело» (не зная, что это лишь ветка уже выросшего дерева) и тем изменить мир, — он-то что такое?
А все то же, ветвь от такого же (может быть, даже от того самого) дерева. И все его усилия-действия суть оттопырившиеся от него веточки и побеги в пространстве-времени. Он только не знает, что они уже выросли.
…Постой, но ведь получается, перемещаем тела! Что получается? Иллюзия деятельности, возникшая из иллюзии динамичного мира — из незнания будущего.
А чувства все наши, связанные с этим, наполняющие нашу душу и нашу жизнь, — они что?! Они — чувства, вот и все. Материя дана нам в ощущениях (не в действиях!), но никто еще не доказал, что она нам правильно дана.
Но… стоп! Ведь это явно противоречит сознаваемой мною (как и каждым) возможности выбора: я могу нарисовать загогулину под этой записью (ниже действительно было нарисовано шариковой ручкой нечто вроде скрипичного ключа), могу лечь на диван… могу выпрыгнуть в окно, наконец. От каждой точки «я-сейчас» идет много путей — выбирай любой!
Выбираю я или мне это кажется? Это надо знать достоверно ведь в выборах и во всем, с ними связанным, — в прикидках, колебаниях, мечтах, азарте надежд и ожиданий… вся жизнь!
Моя это жизнь? Или…
Переход тел от одного состояния к другому — в том числе и в пространстве-времени — определяет «принцип наименьшего действия». Образом его может быть текущая по неровной поверхности вода: от каждого данного места найдется по какому-то направлению наибольший уклон — пусть малый, но чуть покруче всех соседних По нему-то и направится поток. Воде может показаться, что она «выбрала» это направление и «отвергла» другие. А все задано местностью.
Так и мы, струи во времени, осуществляем свой гомеостазис. Словом мудреное, а суть та же: непрерывные переходы к равновесию по «принципу наименьшего действия». Чем меньше, тем лучше. В идеале — нуль.
…Нет противоречия между осознанием возможностей и реальной однозначностью существования. Ведь и осознание это, и «колебания-выборы» последовательны во времени. Сначала я представляю один возможный вариант, обдумываю его, отбрасываю, потом принимаюсь за другой, затем за третий… а в пространстве-времени знай себе выписывается хоть и виляющая, но единственная ветка-траектория, однозначная последовательность того, что мы называем «колебаниями», «обдумыванием», «выбором»…
Мир существует в пространстве и времени — какой зловещий смысл приобретают теперь эти слова.
Выбора нет и не было. Напрасно я думал, что могу пойти в летную школу, а не на физфак МГУ, напрасно сердился на отца, когда он этому воспрепятствовал. Все было решено в будущем.
Напрасно я колебался, ехать или нет сюда из Дубны: «я-будущий» уже «решил» и прибыл. Просто два моих состояния: первое — заведование теоретическим отделом в ОИЯИ — и второе, директорство здесь, — соединяет не прямая, а очень волнистая линия.
…Вот, значит, ты какое, древо познания: четырехмерная древовидно-сетевая структура, в которую включены существования всех «тел» — от начала и до конца, от фотонов и до звезд! И нет в этом познании ни добра, ни зла. Ничего нет.
Боже мой! И все, что было со мной, что есть и что будет: хорошее и плохое, слава, к которой стремился, и неприятности, которых избегал, путешествия и встречи, новые знания, радующие ум мысли, награды, достижения, потери… даже смерть моя — все это не «было» и не «будет», а просто есть. И смысл совсем иной имеет — такой, где я ни при чем, не из-за чего переживать.
Приговор вынесен — я только не знаю его. Или — уже знаю?..
…и то, что я сейчас лягу на диван с сигаретой в руке, и каждая струйка дыма от нее, каждый его синий завиток — все уже записано в четырехмерном мире, в мире без иллюзий… и без жизни? А если не закурю, не лягу?.. Да все равно: значит, записано, что, придя к этой мысли, буду сопротивляться ей.
Однозначная последовательность, включающая все. Ловушка, из которой не вырваться.
…выходит, записано, что «я» — клочок материи под таким-то названием в таком-то месте, в такое-то время — приду к этой идее, к саморазрушительному Знанию Без Иллюзий?
Пришел. Что дальше? Все?
Какая злая шутка!..»
«Куда уж злее!..» Стасик сложил листки, спрятал в портфель. Он помнил то дерево на подъезде к даче Тураева — сухое, даже без коры. «И никто не спилил, — раздраженно подумал он. — Все газифицировались, дрова не нужны. Может, и жил бы еще академик».
Общее впечатление от прочитанного было и похоже, и непохоже на то, что оставили в его душе тезисы Тураева — Загурского. Сходство было в ледяном блеске мысли, заоблачной вершиной возвышающейся над обыденностью, над частными проблемами; а отличие в том, что в тезисах все выходило гладко, складно, непротиворечиво, вроде как в учебнике… а здесь у академика обнажилось противоречие. Противоречие трудное, страшное, логически неразрешенное им: он карабкался-карабкался на эту проблему-Эверест — и сорвался?..
Коломиец попытался собраться с мыслями. Ну ладно, драматический поиск истины («Это драма, драма идей» — как же, слышали мы это высказывание Эйнштейна; и про Зенона читали…); ну, похоже, что идея о геометрическом четырехмерном мире, в котором якобы мы обитаем, загнала почтенного ученого в тупик, в угол… так что же, он от огорчения и сомнений наложил на себя руки?! Так ведь нет, не наложил: не застрелился, не удавился, не отравился даже… просто умер. От размышлений на эту тему?! И те двое — Загурский и Хвощ тоже?!
«Гордая честность мышления — вроде той, что привела Джордано Бруно на костер, а Галилея в застенок. Будь благословенна, истина, к чему бы ты не вела! Только… истина ли? Или уверенность в своей правоте, возникшая от того, что не ошибался прежде в решении теоретических проблем, что вознесен, авторитетен и знает силу своего таланта? А у тех двоих — уверенность в правоте Тураева?.. Хм… оно верно, наука нынче для многих, как религия. Но не для таких же, как Загурский и Хвощ. Они не темные «верующие», люди с головой! И выходит… пришли к тому же? К чему?!»
Мимо по аллее воспитательница вела стайку дошколят, остановила их у акации:
— Какой лист у акации, дети: простой или сложный?
— Сло-ожный, — пропели малявки старательным хором.
«Смотри, чему в детсадике учат! — поразился Стасик. — Так бы умер и не знал… — Он проводил детишек взглядом. — И эти вникают в строение деревьев. Смотрите, детки, а то один вон вникал-вникал… да уже и не один! — Он вздохнул. — Что же, дать на заключение еще одному специалисту?..»
Страшная картина представилась воображению Коломийца: он пересылает бумаги Тураева на отзыв одному видному специалисту в области физических теорий, другому, третьему, четвертому… и везде результат оказывается смерть эксперта. Не инсульт, так инфаркт, не инфаркт, так просто остановка сердца. Горы трупов, газеты пестрят некрологами. Интеллектуальный мор среди научной элиты, паника и всеобщие стенания!.. А кто-нибудь узнает (ведь узнают же!) об удивительном свойстве этих бумаг, переснимет тайком и начнет с корыстными целями подсовывать своим ученым коллегам — на предмет занятия освободившейся вакансии. «Действительно, влез в трясину», — Стасик вытер вспотевший лоб, посмотрел на зеленеющую окрест деревья.
«Нет, не в сухом том дереве сила — спилили бы его, академик все равно пришел бы к тем же выводам иным путем. Там логика, охват темы. Ведь не с Тураева оно началось, представление о предопределенности. Взять это — очень известное, раз и до меня дошло — утверждение Лапласа, что, если знать начальные координаты и скорости всех материальных частиц во вселенной, то можно по законам механики предсказать все последующие их положения, а тем самым и все события будущего. Или методы кибернетического прогнозирования, которые исходят из того, что будущее уже определено прошедшим и настоящим, мы только его не знаем. Или тезис философии: «Все взаимосвязано и взаимообусловлено…» Тураев, собственно, только довел эти представления до последней крайности».