Так вот: предприниматель покупает рабочую силу, допустим, как в классическом энгельсовском примере, на 12 часов, покупает по полной стоимости, то есть оплачивая все издержки ее полного воспроизводства: стоимость всех товаров и благ, необходимых для поддержания жизни работника и его семьи в течение всех 24 часов в сутки. Но использование рабочей силы — труд, а труд, опредмечиваясь, воплощаясь в продукте, за 6 часов, как в энгельсовском примере, создает стоимость, равную стоимости рабочей силы («необходимое время»), а за остальные 6 — прибавочную стоимость, которую и присваивает наниматель. И все: «фокус проделан, прибавочная стоимость произведена». Механизация, рост производительности меняют в этой картине только одно: сокращается доля необходимого времени и увеличивается — прибавочного. И так, замечает Энгельс, будет всегда, пока рабочая сила остается товаром, то есть пока существует найм.
Профессионалу, раз навсегда усвоившему изложенные азы политической экономии, тут просто не о чем думать, все ясно, как дважды два. И только уж очень неискушенный читатель, туповатый профан может не понять и переспросить: но почему все‑таки труд не имеет стоимости? Ведь если, как в приведенном примере, за 6 часов труд создает стоимость, равную стоимости рабочей силы, то из этого следует, что стоимость 12 часов труда равна двум стоимостям рабочей силы, а стоимость рабочей силы равна половине стоимости труда. Иными словами, капиталист, вопреки теории все же обманывает и грабит работника, покупая его труд за половину стоимости, поскольку истиной стоимости своего труда работник не знает, а к найму он принужден физически: угрозой голодной смерти. Но если строго придерживаться условий сформулированной Марксом задачи: «капиталист не обманывает и не грабит работника», — то логика заставит предположить, что капиталисту удалось обнаружить какой‑то действительно совершенно новый, неведомый прежде источник прибыли; отнимать чужое умели и до него.
Какой же? Вернемся в домарксовым временам. Итак, предприниматель нанимает одного квалифицированного работника — искусного ремесленника, отпавшего от корпорации, средневекового цеха, и десять несчастных, выброшенных из деревни в город, ничего здесь не умеющих делать люмпенизированных крестьян. Первый работник изготавливает некую вещь, разложив процесс на элементарные операции, остальные десять рабочих копируют, репродуцируют, «тиражируют» его действия. Но за день все работники вместе одну плюс десять неотличимых друг от друга вещей. Предприниматель несет их на рынок и продает по цене оригинала, в котором, согласно трудовой концепции стоимости, воплощен марксов «сложный» труд. Затем расплачивается с работниками. Первому отдает полную стоимость изготовленной им вещи (за вычетом издержек сырья и тому подобного) — то есть полную стоимость его труда. Остальным платит значительно меньше — не больше, чем нужно для воспроизводства рабочей силы. Разницу — прибыль — кладет в карман. Откуда взялась эта выручка — не секрет: это присвоенная предпринимателем разность между стоимостью «сложного» и «простого» труда, помноженная на десять, то есть реализованная и присвоенная стоимость особой искусности, знания, отчужденного у квалифицированного работника.
Но почему это казалось возможным? По самой простой причине: потому что стоимость — это рыночное, экономическое выражение полезности вещи, то есть потребительной стоимости, а не затрат труда. Последние определяют не стоимость, а себестоимость вещи. Себестоимость предприниматель снизил не самым гуманным способом: сэкономив на подготовке работников, обойдясь для производства вещей, требующих высокой квалификации, неквалифицированной, дешевой рабочей силой. Но потребительная стоимость всех одиннадцати вещей одинакова — одинакова, следовательно, и стоимость. Если рынок будет насыщен, потребительная стоимость снизится, а вместе с нею и стоимость, но пока потребность в вещах данной серии достаточно высока — стоимость будет превышать себестоимость, образуя прибыль.