Квазирабский социализм в определенном отношении эффективен. Например, он позволяет очень быстро (хотя и в «негативе») достичь формационной однородности общества, интегрировать на основе «научной» мифологии, неоязычества различные этносы империи, отмобилизовать, сконцентрировать, не считаясь ни с какими издержками, огромные материальные и трудовые ресурсы, даже — дать миллионам иллюзию высокого смысла жизни.
Но квазирабский социализм, чем бы он не казался мистифицированному сознанию, объективно является аномальным, стрессированным состоянием общества — негативом, который не может перейти, превратиться ни во что другое, как в собственную противоположность, в собственный позитив: в госкапитализм, то есть нормальный, формационно органичный социализм индустриального общества.
Признать эту истину, если не открыто, то молчаливо, на деле, заставляют несколько обстоятельств: неизбежное крушение интегрировавшего общества мифа; разрушение личности самой мистифицированностью бытия, приводящей к раздвоенности, рода шизофрении, а затем к апатии и цинизму; исчерпание типично колониальных ресурсов экстенсивного роста (дешевого сырья, энергии и рабочей силы); усложнение самого хозяйства, достигающего предела, за которым индустриальное производство уже не может существовать без органически присущей ему экономической формы — капиталистических регуляторов.
Титаническая индустрия оказывается как бы дебильной, напоминающей могучего идиота: горы сдвинет, реки великие повернет, пустыню Каракум заболотит… сначала не нарадуешься, да потом не наплачешься.
Первыми отключаются наиболее древние — идеологические, «моральные» регуляторы; приходится заменять из так называемыми материальными стимулами, но это дает только краткий и неоднозначный эффект, поскольку само по себе деньги, даже большие, — еще вовсе не экономика. Приходится постоянно надстраивать политические, фискальные регуляторы, но на определенной стадии гигантский аппарат управления начинает лишь усиливать, усугублять деструкции, то есть сложившаяся система действительно «из формы развития производительных сил превращается в их оковы». Это противоречие безусловно является антагонистическим противоречием, ибо и сам переход химерного социума в классический, квазирабского социализма в госкапитализм представляет собой скрытую перманентную революцию, протекающую на социалистическом уровне «в рамках социализма», но радикально — до полной смены знаков на противоположные — меняющую его сущность.
Переход идет толчками реформ, являющихся одновременно ступенями обмирщения, секуляризации общества. Например, эволюцией от квазиязыческого фанатичного культа Сталина к двусмысленному, амбивалентному культу Хрущева, недвусмысленно ханжескому и циничному — Брежнева, наконец, к нормальной, внекультурной популярности Горбачева. При этом, поскольку общество, оставаясь самим собой, социалистическим обществом, трансформируется в собственную противоположность, возникает множество парадоксов. Каждый предыдущий руководитель, будучи лидером непрерывно существующей и боготворимой партии, дезавуируется как исказитель «истинного социализма», «нарушитель завета». Более прогрессивными оказываются «низшие», «не вполне социалистические» формы организации производства. Общество «самой полной и последовательной демократии в мире» вдруг начинает учиться демократии на детсадовском уровне. Новаторским вкладом в политэкономию социализма оказываются кальки капиталистической экономики, а в искусство — возвращение к традиции классиков или следования Кафке, Джойсу, Маркесу. И так далее — во всех сферах жизни.
Ситуация действительно сложная. Неклассичность российского социализма порождала иллюзию, которую можно назвать призраком коммунизма. Выпадение из классических схем истории в некое пространство безвременья представлялось вступлением в небывалую эру; смутное понимание всеобщей вины и греха питало чувство интимной общности; голодная безбытийность и присущая рабству мифологичность миропонимания (хотя и в превращенном, марксистски рационализированном ее варианте) казалась одухотворенностью и идейностью; неадекватность хозяйственных отношений — переходом к коммунистическому способу производства. Но по мере развития общества призрак коммунизма исчезает из массового сознания; «созревание» социализма давно уже ощущалось старшими поколениями как обуржуазивание, утрата сокровенного идеала, бывшего почему‑то ближе в прошлом, даже в трагические и голодные годы.