Они лазили по опушке еще часа полтора, выбирали позиции, приглядывались, прислушивались, присматривались. Артем устал. Он пропотел под бушлатом, и капли пота, смешиваясь с дождевыми, холодили разгоряченное ходьбой тело, бежали ручейками между лопаток.
Когда совсем стемнело, они вернулись на бугорок к своему бэтэру, залегли около непонятно откуда взявшейся здесь бетонной балки, рядом с которой уже расположился Ивенков, затихли, ожидая дальнейшего развития событий.
Дождь усилился. Они лежали около балки не шевелясь, вслушивались в темноту.
Южные ночи черны, и зрение бесполезно. Ночью надо полагаться только на слух, только он, улавливая звуки, помогает расслабиться, говоря, что все вокруг спокойно. Или же наоборот, тело вдруг напрягается, дыхание замирает, прижатое стиснутыми зубами, рука тихонечко тянется к автомату, неслышно ложится на него, голова медленно, толкаемая одними глазами, поворачивается в сторону нечаянного звука, стараясь не шкрябать затылком по воротнику, не шуметь, не мешать своим ушам оценивать обстановку…
Тишина. Лишь на элеваторе завывают собаки, да по камышам шуршат утки, крякают, напрашиваясь на шампур. И больше ничего. Все спокойно. Чехи, если они и есть в низинке, ничем себя не выдают, тоже выжидая.
Минуты растянулись в года. Тишина и ночь окутали их, и время, не измеряемое сигаретами, потеряло свое значение.
Умерло все. Чуть живы были только они, впавшие от холода в оцепенение. Как затонувшие подводные лодки, они легли на шельф, глухо ткнулись под водой друг в друга железными бортами и замерли, остыли, сбившись в кучу, сохраняя тепло. А ночь раздавила их километровой толщей ожидания, черепа хрустнули и проломились, и темнота хлынула внутрь, заполнила отсеки, оставив лишь каплю энергии где-то в середине мозжечка. И ни одной жизни вокруг, ни одной души — только они, мертвые…
Лежать становилось все тяжелее. Затекшие мышцы начало ломить, выворачивать в суставах. Холодный дождь пробрал до костей, тело остыло и их начал бить озноб. Ноги невероятно замерзли, ступни в промокших сапогах задубели, стали чужими. Но не постучать, не потоптаться на месте, не пошевелиться — ночь и холод сковали движения, давили на грудь…
Так прошло четыре часа.
Артем зашевелился. Он попробовал снять свой АК с предохранителя, но это ему не удалось — окоченевшие пальцы не чувствовали маленького "флажка", срывались.
Вокруг было все также тихо.
Ему вдруг стало наплевать на войну. Слишком долго он ждал её, лежа на земле под зимним дождем. Слишком долго он находился в напряжении, и слишком долго ничего не происходило. Ресурс организма иссяк, и его охватило безразличие. Захотелось пойти куда-нибудь погреться — в бэтэр, к костру, в село или к чехам, куда угодно, лишь бы было тепло и сухо.
"Вот так и вырезают блокпосты", — подумал Артем и приподнялся на одно колено. Лежать дальше он уже не мог.
— Да дерись оно все конем! Слышь, Вентус, помоги снять рацию.
Вентус тоже очухался, оторвался ото дна, пробив километры ледяной ночи. Вспучив гладь, он шумно закачался на поверхности, а ночь водопадами струилась между палубными надстройками его броника, реками стекала по ложбинам магазинов, путалась в леерах ресниц и, сдавая позиции, уходила из зрачков, в которые возвращалась жизнь.
Ситников не пошевелился, остался в войне, слушая болото.
Вдвоем они сняли рацию.
Артем выпрямился во весь рост, прогнулся назад, покрутил торсом. Позвоночнику сразу стало легко — четырнадцатикилограммовая тяжесть больше не давила горбом на плечи, не резала ключицы. Артем расстегнул и бронежилет, стащил его через голову, постелил на земле около балки внутренней стороной — теплой и сухой — вверх. Рядом положил свой броник Вентус. Получилась лежанка.
Они запрыгали, замахали руками, стали бегать на месте, смешно взбрыкивая ногами в тяжелых кирзачах. Сердце забилось сильнее, погнало погорячевшую кровь в ноги, к замерзшим пальцам. Стало теплее.
— Вот уж не думал, что в армии по собственной воле зарядку делать буду! — усмехнулся Вентус.
— А, без толку, — махнул рукой Артем, — желудки пустые, калорий нет. Присядем, через две минуты снова замерзнем.
Согревшись, они быстренько, чтобы не упускать тепло и не мочить броники под дождем, уселись на лежанку спина к спине. Замерзшие задницы сквозь тонкие штанины уловили исходящее от броников тепло, занежились.
Закурили в рукав, пряча бычок в глубине бушлата. Тлеющее сияние попеременно выхватывало из темноты лица, освещало грязные пальцы, сжимавшие окурки. Артем вспомнил, как однажды видел в ночник курящего человека. Расстояние было большим, но каждая черточка на лице курившего просматривалась отчетливо, как выведенная карандашом. За километр попасть можно.
До Алхан-Калы примерно столько же. Но они слишком замерзли, а погреться больше нечем, только едким вонючим дымом моршанской "Примы".
С тихим, придерживаемым рукой лязгом, на бэтэре откинулась крышка люка. Водила, кашлянув, зашептал хрипло:
— Эй, мужики, дайте закурить, а?
Артем усмехнулся. Война уходила на второй план, первое место занимал быт, извечные солдатские проблемы — пожрать бы чего-нибудь, погреться и покурить. Пустые желудки и холод брали верх над инстинктом самосохранения, долгом и войной, и приведения в пехотных бушлатах поднимались из окопов, начинали шевелиться, бродить, искать жратву. Если бы солдат был сыт, одет и умыт, он воевал бы в десять раз лучше, это точно.
Артем кинул на голос пачку. Водила зашарил по броне руками, нашел её, взял сигарету и кинул "Приму" обратно. Пачка не долетела, упала на траву. Артем потер её об штанину:
— Намокла, сука… А что, пехота, вы в ночник-то смотрите?
— А надо?
— Ох, бля… — сказал Ситников, — сейчас расстреляю придурков! — Он схватил валявшуюся на земле гнилушку, не вставая, швырнул ею в водилу. — Не "надо", а обязательно надо! У вас чего там, в бэтэре, гостиница что ли? Сейчас быстро у меня по позициям разбежитесь, ни одна обезьяна спать не ляжет! Пригрелись!
Водила нырнул в люк. Там зашевелились, послышались голоса. Через секунду башня с тихим шелестом повернулась в сторону гор, поводила стволом, вглядываясь в ночь. Застыла. Потом, создавая видимость усиленного наблюдения, повернулась в другую сторону.
Артем усмехнулся: наверняка через полчаса опять спать завалятся.
Луна, по самый подбородок укрытая толстым одеялом туч, нашла маленькую лазеечку, выглянула краешком глаза. Ночной мрак посерел.
В животе заурчало. Артем глянул на небо, толкнул Вентуса:
— Ну чего, неплохо бы и перекусить, а? Пока хоть что-то видно. Товарищ капитан, вы как насчет ужина? Сегодня, похоже, войны не будет.
— Ешьте, — Ситников не обернулся.
Артем полез в карман броника, стал выгребать припасы. У него оказалось четыре целых, в срез буханки, сухаря, банка килек в томатном соусе и пакетик изюма. У Вентуса были только сухари, три штуки.
— Да, негусто. Эх, подогреть бы килек сейчас, хоть горяченького похлебать. — Артем постучал себя по карманам. — Штык-нож есть?
Вентус тоже пошарил по карманам, отрицательно мотнул головой.
— Товарищ капитан, у вас штык-нож есть?
Ситников молча протянул охотничий нож, хороший, нумерованный, с коротким прочным лезвием. Рукоятка из дорогого дерева удобно легла в руку.
— Ого! Откуда такой, товарищ капитан? Трофейный?
— В Москве перед отправкой купил.
— И сколько такой стоит?
— Восемьсот.
Артем взял нож, покидал его на ладони, воткнул в банку. Острое лезвие как бумагу вспороло жесть, из рваной раны потек жирный, вкусный даже на вид соус, аппетитно запахло рыбой. Артем поставил банку на землю, достал ложку.
— Давай, навались. Товарищ капитан, может, все-таки, с нами?
— Ешьте, — все также не оборачиваясь монотонно ответил Ситников.
Ели не спеша. Война научила их правильно питаться, и они зачерпывали рыбу по чуть-чуть, тщательно пережевывали — если есть долго, можно обмануть голодный желудок, создать иллюзию обилия пищи. Много маленьких кусочков сытнее, чем один большой.
Уговорив банку, облизали ложки, выскребли остатки рыбы сухарями. Голода они не утолили, но пустота в желудке немного уменьшилась.