В саду было сыро и прохладно. Я побежала по тропинке. В едва шелестящих кустах какая-то птица перещелкивалась с другой. Мягко дул ветер, едва прикасаясь к листве и ветвям.
Я смелая? Нет. Я трусливая. Я боюсь людей. Мне среди цветущей зелени намного удобнее и спокойнее. Быть бы мне деревцем... Почему считается, что насекомые или растения не умеют мыслить или чувствовать? У них нет системы, и если есть разум, почему они его не проявляют? А если они просто поняли, что куда разумнее обходиться малым и не стремиться занять мир, а стать его частью? Может быть, они передают друг другу знание: в пределах вселенной мы ничто, достаточно просто наслаждаться жизнью, создавая в ней гармонию. Какая же глупость только не вбредет утром в голову!..
Я перескочила через забор и пошла в лес, мельком отметив возле забора окурки. Надеюсь, это не мои балбесы тут покуривают. Я же ничего не знаю о них? Что за ребята? Чем хотят заниматься?..
Хотя с другой стороны, к чему мне это? Они уедут, я останусь в библиотеке. Буду вести кружки, устраивать с ребятами литературные вечера, заполнять каталоги, просматривать списки, заказывать новую литературу, записывать и списывать учебники. А потом однажды они приедут и станут моими помощниками - библиотекарями в миниатюре.
Я посмеялась сама себе. Лес постепенно редел, светлел, наполнялся пространством и живыми звуками воды. Сосны расступились, и я оказалась перед озером. Оно было не большим. Небо светлым простором раскидывалось над стальной водой. Темной каемочкой тянулся лес на другом берегу. В центре озера был небольшой островок, весь покрытый лесом. Елочки устремлялись вверх. Что-то знакомое и неуловимое померещилось мне во всем этом. Я сделала шаг вперед. Под ногами просел песок, и я стала медленно стекать вместе с ним к воде. Берег покрывал густой камыш и осока.
В два неловких прыжка я оказалась в воде и оглянулась. Кажется, здесь берег опустился, отчего образовался небольшой обрывчик. Подняться по нему будет затруднительно. Я вскарабкалась обратно на песок. Илистое дно и темная вода озера мне не нравились. На ладонях остались мелкие порезы от осоки.
Я последний раз оглянулась на озеро и отправилась обратно к лагерю.
Мы просматривали бумаги. Я с упоением читала личную переписку графа, бывшего хозяина поместья, со своим сыном, который учился Петербурге. А сударь Ельницкий был совсем не промах. Одно за другим я откладывала в сторону письма. Девочки разбирали книги, свитки, какие-то документы.
Так проходили дни за днями: мы носили, потом читали и разгребали горы старых бумаг. Постепенно они становились все старее, записи путаней. Стало тяжело идентифицировать даты написания. Язык постепенно устаревал. Временами, я ловила себя на том, что пытаюсь выловить из памяти что означает то или иное церковнославянское слово.
У графа была безумная страсть, которая, очевидно, передалась ему по наследству. Это было увлечение Атлантидой. Кипы карт, относящихся к совершенно различному времени с пометками, рисунками, незаполненные, неточные - все они указывали на поиски Атлантиды.
Ладно бы Китеж град, он же родной, с Гостовским штампиком, но почему Атлантида?
На бумагах 15 века я застопорилась. Они были на греческом и латыни. Очевидно, предками графов были какие-то переселенцы, возможно, приехавшие вместе с Софьей Палеолог. Хотя, вообще-то греков не очень любили при дворе…
Лена, самая старшая из нас, у которой ко всему прочему было медицинское образование, разбирала латынь. Вера взялась за греческий. Вместе мы пытались понять страсть этого рода к мифическому городу, наверняка, мирно покоящемуся на дне какого-нибудь каменного океана.
Атлантида заполоняла бумаги. А потом записи на этих языках кончились. Начались другие. Я не могла распознать язык. Здесь нужны были лингвисты. Мы могли найти схожие языки и отделяли их от других.
Работа кипела. Я поняла, почему нас снова собрали вместе. Через наши руки проходили вереницей бумаги. На лету мы схватывали их смысл, связывали разрозненную мысль, плели тугую нить, которая должна была вывести нас к разгадке увлеченности этого семейства Атлантидой. Вскоре мы поняли, что архив хранит бумаги не только этого замка, а семейства в целом.
Я вернулась к первым документам. Письма графа, скрывали в себе множество отсылок, зашифрованных, завуалированных посланий, которые становились понятны только углубившись в знание рода Ельницких. Сын графа не учился в Петербурге. Он что-то там искал. Или кого-то…
Однажды вечером мальчишки обмолвились между собой о четвертом входе в здание.
В тот вечер я не гуляла по своему обычаю. Лил дождь. Его сумерки сливались с сумраком приближающейся ночи. Денис играл с Пашей в шахматы. Костя внимательно следил за игрой, иногда подсказывая ходы друзьям. Паша сердито шипел на него. Он проигрывал.
- Что за четвёртый вход? – спросила я.
- Да в здание, - ответил Денис.
- А где второй и третий?
Мальчишки переглянулись.
- Один парадный, - снисходительно сказал Паша, загибая пальцы. – Второй чёрный, для слуг. Третий в башенке, он там за сиренью спрятан. Четвертый в небольшой будке, которая в саду.
- Вы здесь уже всё изучили? – усмехнувшись спросил Хмельницкий. Он наклонился вперед, зажав пальцем страницу в книге. Паша кивнул. Мужчина подвинулся ближе к ним. – Как вы узнали куда ведет эта дверь? Разве там не под напряжением всё?
Я переглянулась с Костей. Он-то точно всё знает. Мальчишки молчали.
- Нет, - наконец сказал Костя. – Электричество, думаю, где-то в подвалах. Мы спустились по тому входу.
Хмельницкий присвистнул.
- Шустро же вы, братцы. Еще кто-нибудь знает?
Мальчишки покачали головами.
- Там ходы, - тихо сказал Костя. – Длинные темные туннели. Мы можем показать. Несколько разветвляются и идут к дому. Один уходит к огромной библиотеке под землей. – Я вздрогнула и посмотрела на Хмельницкого. Он невозмутимо слушал Костю. - Еще один засыпан землей, - говорил мальчик. - Кажется, его подмыла вода из озера, которое тут недалеко.
Мужчина довольно хмыкнул и откинулся на спинку кресла.
Я вспомнила длинные темные коридоры, по которым вел меня Хмельницкий в тот вечер, когда я говорила с девочками. Эти коридоры не были темными. От стен шло тусклое красное свечение, словно из-за толстого пыльного стекла доносился свет ламп. Он вспыхивал, когда мы подходили ближе и потухал, едва мы отходили. Кирилл Евгеньевич задумчиво тянул «интересненько». Он даже останавливался и притрагивался к стенам, но на ощупь это был просто камень.
Откуда Хмельницкий знал эти ходы?
Я присмотрелась к тому, с каким увлечением он слушал ребят. Хмельницкий... Хмельни…Ельницкий! Вот же я тупенькая!..
Вскоре прозвенел сигнал, оповещающий об отбое. Мальчишки ушли к себе. Я задержалась. Кирилл Евгеньевич, как и ожидала, тоже.
- Можно вас на несколько слов? – спросила я.
Дождевые капли мерно и успокаивающе били по стеклам. За окном вилась густая чернота. Я пыталась рассмотреть хоть что-нибудь, но темное стекло делилось со мной только нашим отражением. Мужчина стоял у меня за спиной.
- Вы?.. – я запнулась, не зная, как выразить свои догадки, чтобы не обидеть его. А вдруг я просто придумала себе всё это?
Отражение Хмельницкого кивнуло.
- Говори.
- Вы потомок внебрачного сына графа Ельницкого?
Кирилл Евгеньевич мягко обнял меня. Кажется, это вошло у него в дурную привычку. С другой стороны, одним прикосновением возможно выразить во много раз больше, чем сотней неточных слов.