Во дворце Вассада Зеррусмана Эр-Манаса не было прислуги. Совсем. И тем не менее ковры всегда оставались чистыми, постель – свежей, а вода в пруду – чистой, как хрусталь. Ни пылинки не лежало на мраморных плитах, соломенной циновки ни в одном углу не коснулась гниль, ни одно дерево не заболело в его садах. Заколдованный дворец Вассада явился будто из сказки.
Явился внезапно: вот они покинули пропахшее кровью ущелье в глубокой ночи, и вот уже стоят среди яркого дня перед высокими воротами и каменные львы смотрят на них, разинув пасти.
Хозяин вошел первым. Его пыльный окровавленный халат тут же сменился новым – даже самый натренированный глаз не уловил бы момент столь дивного превращения, – вышитые золотом птицы расправили крылья на черном бархате, распустилась на рукавах пышная бахрома.
Сейна окутало прохладой, свежестью с привкусом соли, которую ни с чем не спутаешь, и он заозирался, ожидая увидеть, как посреди пустыни вдруг расплескалось море. Он бы уже ничему не удивился.
Моря не было. Светило с прежней злобой продолжало выжигать землю, но здесь этого совсем не чувствовалось.
– Гостем будешь! – сказал Вассад громко, и Сейну показалось, что не для него. Предупредил кого-то незримого, несущего вахту у порога.
Их вышла встречать невысокая женщина в белых одеждах – цвете почтенной старости. Морщины на загоревшем до черноты лице сложились в сложную гримасу, где горечь смешалась с радостью. Женщина бросила несколько слов, и голос ее походил на стук камня о камень. Вассад опустился перед ней на колени, прижался лбом к ее шишковатым рукам и будто весь стал меньше, мягче, склонив голову и ослабив спину.
«Мать», – догадался Сейн.
Женщина трижды щелкнула пальцами, и их окружила из ниоткуда выскочившая стайка нагих девчушек. Все босые, как на подбор стройные, по-птичьи пугливые. Не жены, подумал Сейн, жены обводят глаза черным и прячут лица за полупрозрачной вуалью. И не дочери, дочерей в таком виде гостям не представляют. Наложницы.
Набедренные повязки из тонких золотых колечек едва прикрывали молодые тела, успевшие повзрослеть раньше самих девочек, и Сейн неожиданно для себя стыдливо отвел взгляд.
– Первым делом гостю дом показать, как малик завещал, – сказал Вассад, вставая. – Чтобы каждый угол знал, как свой.
Хозяин повел Сейна среди цветущих садов, мимо бассейнов с пестрыми рыбками и фонтанов самых причудливых форм. Это не дворец стоял посреди оазиса, он сам был оазисом, островком зелени среди песчаного моря.
По всему Серпу старались строить так, чтобы уместить под одной крышей как можно больше помещений, создать единство коридоров, лестниц, комнат и залов. Дом колдуна, напротив, представлял собой архитектурную ассамблею разрозненных построек, связанных между собой дорожками из полированного гранита, а то и вовсе аккуратными тропинками из пушистого мха, что был мягче любого ковра.
Трапезные – утренние на востоке, вечерние на западе, – созерцательные, курительные, библиотеки, бани, арсенал, комнаты отдыха, комнаты для важных встреч, праздничные залы, спальни… У Сейна начали уставать ноги. Каждая комната имела свои историю и предназначение и отличалась особым убранством: в нефритовой надлежало принимать безотлагательные решения, в деревянной – отдыхать телом и разумом, в жемчужной – творить и предаваться мечтам, в шелковой – готовить мысли ко сну, а янтарная подходила для «споров с собой», как объяснил Вассад. Сейн быстро запутался.
Наложницы плелись следом, тихие как мыши. Порой Вассад подзывал к себе одну и делал своим кинжалом аккуратный надрез на девичьем предплечье. Смазывал теплой кровью края чаши, искусно выточенной из белой кости, загубник курительной трубки или ножны висящей на стене сабли – в каждой комнате, куда они заходили, был предмет, который следовало «накормить».
– Даже самый сильный лев захиреет в клетке, если о нем не заботиться, – говорил хозяин.
Тени от таких предметов становились гуще, будто в них подмешивали чернил, и едва заметно трепетали, насытившись.
За медным загаром на руках девочек Сейн не сразу разглядел жуткий узор из шрамов. Смотрел, как течет кровь по тонким запястьям, и все меньше замечал вокруг расписную керамику и черепаховый панцирь, разноцветный мрамор и перламутр. Роскошь дворца перестала слепить, завешенная мутной дымкой, и все сильнее болели стиснутые челюсти.
Чем он был лучше, когда вот так подкармливал тварь кровью Линды? И разве не понимал, что ему придется зайти куда дальше, разве не слышал всего того, что болтают о темных колдунах с юга? Так почему он теперь вздрагивает каждый раз, когда Вассад называет имя очередной наложницы, вздрагивает, словно лезвие касается его самого?