Боцман уважительно присвистнул:
– Немало!
– Ты мне вот что скажи, чародей, – снова донеслось с канатов, – бабы-то лучшие где, по-твоему?
Сейн помолчал, раздумывая.
– А мамаша Молли все еще принимает гостей в своем домике на берегу?
Матросы одобрительно зашумели, бочки ходили ходуном под неугомонными задами.
– Сразу видно, разбирается!
– Ох, мамашка Молли, как же я скучаю по твоим…
– Ты это, чародей, ты это… Скажи, а суккуба ты видал?
– Четвертый курс академии, мне шестнадцать. Неужели вы думали, что кто-то вызывает суккуба в шестнадцать просто повидать?
– О-о-о!
Его слова вызвали новый прилив хохота. Беззлобно ругнулся боцман.
– Эх, молодежь! – сказал он, смакуя трубочку. – Пока мозгов не нажили, не знаете уже, куда своего малька пристроить. Готовы во всякую погань…
Матросов уже было не остановить. Оставив игры и кружки, они наперебой вспоминали любимые бордели и объятия томных красавиц. Разгладились обычно суровые лица, все уже забыли о напряжении, что недавно висело под палубой. Прав был старый боцман: команда должна уметь забывать, иначе нечего ей делать в море.
– …А схеотки там какие, вы только представьте, кожа мягче шелка!
– Да кому нужны твои схеотки? Одни кости…
– А рыженьких ты как, чародей? Уважаешь?
– Чего бы не уважить.
– В Сасхии страшненькие все, но в своем деле хороши, а так и не скажешь…
– А ты откуда знаешь? Ты же там не был?
– Я – нет, но у мамаши работали две. У тебя были две, чародей?
– Помню, ростовщика одного напасть взяла – плесень черная, – поведал Сейн под пытливыми взглядами. – Страху наводила, драпировку дорогую портила. Прислуга болела. Он у меня и заказал раствор специальный, чтобы от дряни избавиться. А я в его доме должен был жить, пока все не вычищу. И было у ростовщика две дочки…
– Во дает, человек!
– …а мне сантарийки нравятся. Чистенькие все такие в этих корсетах своих, пахнут вкусно…
– Да что сантарийки твои! – Матрос на канатах был громче остальных. – Вот корпариканки – пламя, а не женщины. Есть у них такая штука, когда они вином себя так поливают. – Он показал на себе, впрочем, не рискнув тратить ценную жидкость из собственной кружки. – И ты, значит, между грудями пьешь, лакаешь, что тот жеребенок…
– Так прольется ж все! И добро переведешь, и бабу запачкаешь…
– Да что вы, дураки, понимаете!
– Знаю такое, – кивнул Сейн. – Но в Корпарике есть развлечения поинтересней. Нужны мед, соленый огурец и несколько листочков мяты…
На Марго никто не обращал внимания, да и она сама слушала вполуха.
Королева подтянула к себе пузатую бутыль и сделала глоток прямо из горла. Медленно поднялась. Ноги едва держали, и лестница на палубу превратилась в настоящее испытание, зато там, под открытым небом, свежий ветер наградил сполна, обласкав разгоряченное лицо.
На корме горели фонари, черная тень стояла у штурвала, но с такого расстояния Марго не могла понять, капитан это или кто-то из его помощников. Она так и не научилась различать их звания.
От мерцания звезд снова начало мутить.
Корабль невзлюбил королеву, едва она поднялась по сходне. Взбалтывал ее, как алхимик свои склянки, так что все внутренности, казалось, давно превратились в жидкую кашу и норовили выплеснуться через глотку. Сейн уже принялся рассчитывать ингредиенты, чтобы приготовить микстуру от морской болезни, но капитан его опередил и предложил свое средство.
Жгучий сладковатый брам, или сахарное вино, как его еще называли, бил в голову бесхитростно, как моряцкий кулак. Поначалу сделалось еще хуже, и Марго полдня провела, перегнувшись через борт и подкармливая чаек своим завтраком. Но опытный лагиец заставил королеву влить в себя еще.
И стало легче. Качка в голове помогала переносить качку под ногами.
Марго снова пригубила из бутылки, которую прихватила с собой. Брам спасал и от тошноты, и от приходивших во сне мертвецов. Согревал, когда к сердцу подбирался холодный страх.
Тот арбалетный болт мог попасть в нее. Марго стыдилась этой мысли и одновременно вздрагивала при ее появлении. Смерть давно кружилась вокруг в своей безумной пляске, забирала лишь тех, кто рядом. Но еще никогда королева не осознавала так явно, что однажды и до нее дойдет очередь присоединиться к танцу. Будто прошла по самой грани обоих миров, услышала далекое эхо с Той Стороны.
Оно не отпускало, напоминая о себе с каждой сменой дня и ночи, с каждым выпитым глотком, с каждым потраченным впустую словом. Не давало покоя даже в моменты полного штиля.
Алхимик может сколько угодно сыпать проклятиями и строить планы на месть, но власть жрецов ничто не поколеблет. Пока человек верит обещаниям, которые слуги храмов дают от имени своих богов, пока надеется, что вечность лучше настоящего, пока молится, чтобы у всего этого был смысл. И человек будет верить, надеяться и молиться. Ведь иначе он проснется однажды и поймет, что по Ту Сторону его и вовсе может ничего не ждать, что ему остается только Эта, единственная, и все уготованное ею человеку на его недолгом пути.