…Сейн подскочил на край площадки, туда, где еще недавно были трибуны. Взял зависшую над землей сковородку. Постучал по ней, привлекая внимание лукового деда.
…Старик выудил из глубоких карманов пару луковиц, покрошил вместе с шелухой. Вытащил подгнивший помидор, раздавил в руке, добавил к луку. Посыпал невесть откуда взявшимся перцем так, что месиво почернело. Снял с шеи пучок сушеных трав, оторвал половину. Поставил сковороду к огню. Никто не успел заметить, откуда взялся костер.
– Чабрец, конопляные листья, кривоцвет… – перечислял алхимик, наблюдая за движениями старика. – Это не суп. Он пытается успокоить разум.
Луковый дед шкрябал ложкой по сковороде и приговаривал:
– Ух, зараза!
Предлагал Сейну и Марго, но те отказались. С каждой ложкой взгляду старика возвращалась осмысленность. А потом вернулся и привычный мир. Разом, как по щелчку.
Измотанные селяне разбредались, уползали сами и помогали тем, кто был не в силах идти. Никто не осмелился поднять головы, хотя бы обернуться.
Пока старик ел, а Марго растирала уставшие ноги, Сейн поднял с земли уцелевший пучок трав. Вынул из мешка небольшой котелок и флакон с мутной жижей. Залил травы. Добавил оставшуюся шелуху, проговаривая что-то одними губами, и придвинул к огню.
– Они не забудут. Вернутся с подмогой, – сказал он старику. – Тебе надо уходить.
– Боишься за меня? – спросил тот, облизывая ложку.
– За них.
– Уйду, не волнуйся. – Старик улыбнулся. Все еще грязный и страшный, он больше не походил на безумца, а его глаза были слишком живы и молоды для окружающих их морщин. – У меня до-олгий путь.
Что-то в его внешности не давало отвести взгляд. Отмой его, подстриги седые кудри, расчеши и умасли…
– Ты изменился, Афолло. – Алхимик понизил голос, чтобы Марго его не слышала. Ему не хотелось ее расспросов, объяснений от старика он ждал еще меньше.
– Все меняется, Сейн, тебе ли не знать, – так же тихо ответил бард.
Варево начало закипать, и Сейн отодвинул котелок от углей.
– Остуди и возьми с собой. Это гораздо лучше твоей жарёхи. Пару капель на язык будет достаточно.
Афолло кивнул. Сейн поднялся и помог встать Марго, та вцепилась в его руку, требовательно заглянула в лицо.
– Ладно. – Алхимик вздохнул и навис над стариком. – Кто ты? Бард? Чародей? Шаман?
«Он не залез в окно Иоланты. Вошел по воздуху».
– Бог? – Афолло рассмеялся. – Ты ведь это хотел спросить.
Сейн фыркнул.
– Отвечай. – Марго блеснула огоньками в зрачках. – Наши роли распределены свыше?
Старик сложил руки на коленях.
– Есть ли разница, кто пишет пьесу, если настоящий господин сцены – актер? Для хорошего актера нет дурных ролей.
– Это не ответ.
– И так ли важен драматург, если актер тоже своего рода творец? Спроси у своего спутника, так отрицающего богов, ведь признать их значило бы признать силу, которую не способно затмить даже его непомерное эго! Некогда великий чародей, потерявший дар, не способный на простейшее заклинание. Спроси, что он шепчет над своими зельями. К кому обращается. И какую роль он уготовил тебе…
Сейн не стал дослушивать, двинулся прочь. Она догнала его на самой границе леса.
– О чем он говорил?
Алхимик шел, ссутулив плечи и не поднимая головы.
– Это слова безумца.
Марго остановилась, не хватало сил поспевать.
– Подожди. Я верю тебе.
Он застыл. Обернулся:
– Да?
– Да, – кивнула она. Поняла в тот самый миг, что вера может как спасти, так и потопить, столкнув с реальностью. Остается лишь выбрать. – Ты прав. А он безумец, только и всего. Добавила, пытаясь скрыть дрожь в голосе: – Потому что иначе страшно, Сейн. Страшно жить и знать, что весь твой мир зависит от того, принял ли какой-то дед свои травы.
Былое. После праздника
Он не помнил, как здесь оказался. И почему лежит навзничь посреди двора, раскинув руки. Песок исцарапал голую спину.
Сейн застонал и попробовал пошевелиться. Тело не слушалось. Полуденный жар выпарил из жил всю кровь, высушил кожу. Превратил его в мумию, совсем как великого малика. Во рту все слиплось и прокисло, губы потрескались и горели, словно от перца.
Сейн размежил веки и тут же ослеп: Светило беспощадно вцепилось в беззащитные глазницы. Тогда он медленно повернул голову, невзирая на нарастающий шум в ушах. Казалось, на него наползает бархан, погребая под собой заживо.
Еще одна попытка посмотреть на мир.
Подернутые рябью крыши дворца никак не желали оставаться на месте, двоились и наплывали одна на другую, и от этого бесконечного движения нечто кружилось и внутри Сейна, наматывало на себя воспаленные нервы, подтягивало к горлу желудок.