Тишина в пустыне тоже мертвая, придушенная жаром и растворенная в раскаленном мареве. Сейн вздрогнул, когда услышал в этой тишине слабый стон. Один из схеотов был все еще жив. Бледность проступала даже через его медный загар, на висках поблескивал бисер пота. Дорожный халат потемнел от крови. Сейн осторожно убрал легкую ткань, чтобы получше рассмотреть рану на животе, и выругался.
Кто был этот человек, которого нападавшие так ненавидели? Настолько, что не подарили ему быструю смерть, специально оставили под зноем Светила. Сейн оглянулся, будто наивно полагая, что безмолвные пески поделятся своими секретами с чужаком. Разум напомнил о ноже в кармане – милосердии, которое всегда с собой, – и о том, что нужно двигаться дальше. Но сердце не давало покоя за ребрами, сотрясая грудную клетку.
Сейн ущипнул себя за щеку, борясь с дурацким порывом остаться. Кто он такой, чтобы вмешиваться в судьбу приговоренного?.. Мерзкое слово задребезжало в черепе, звякнуло монеткой, брошенной в пустое ведро. Напомнило, о чем он поклялся никогда не забывать. «Судьба». Ее Сейн ненавидел куда больше собственной глупости.
Вода Змеиного Языка портит кровь, не всякий рискнет пить ее, даже хорошенько прокипятив, и, чтобы промыть рану, Сейну пришлось тратить драгоценные запасы из собственной фляги. Затем он достал пару пучков сушеных водорослей и долго жевал, морщась от горечи. Дважды желудок скручивало спазмом и едкая жижа подступала к горлу, но Сейн терпел. Полученной кашицей он плотно залепил рану на животе схеота. Тот не шелохнулся. Лишь по едва заметному подрагиванию его прикрытых век было ясно, что он все еще жив.
Попоны, которыми покрывали ездовых варанов, сгодились для носилок. Сейну потребовалось время, чтобы надежно приладить их к древкам пик, брошенных здесь же. Куда сложнее оказалось ворочать тяжелого схеота. Сейн постоял немного, поудобнее перехватывая пики под мышками, и потащил.
Это оказалось не так сподручно, как он себе представлял, ткань больше загребала песок, чем скользила по нему. Совсем скоро навалилась усталость, голова кружилась от жары. Алхимик упрямо шел, поражаясь своему безрассудству: ясно же, что рана слишком глубока, человеку в носилках не дожить до следующего утра.
Пятно оазиса, что так маняще выделялось среди песчаных хребтов, никак не желало приближаться, дрожало в раскаленном воздухе, заигрывая с беспечным путником. Сейн скрипел зубами и упрямо переставлял ноги. Под размашистые тени финиковых пальм он добрался на исходе дня и тотчас рухнул рядом со своей ношей, обливаясь потом и не чувствуя натруженной спины.
Схеот сначала застонал, а после принялся шептать, все еще не приходя в себя. Едва слышно, так, что и слов не разобрать, почти не делая пауз, – казалось даже, что и нет там никаких слов, одно шипение, с которым выходит дух из умирающего тела через узкую щелочку губ. Шептал он всю ночь, прерываясь, лишь когда Сейн не спеша пытался влить ему в рот немного воды, и затих с первыми лучами рассвета.
Алхимику не спалось, несмотря на усталость. Жуткое бормотание под боком и картины отрубленных голов не пускали разум за черту беспамятства, держали все жилы натянутой тетивой.
Прежде чем выглянувшее из-за горизонта Светило успело высушить росу, принесенную с реки, он решил поискать источник. Колодцы в оазисах редко пересыхали, но, даже если такое случалось, караванщики быстро выкапывали новые. Они безошибочно отыскивали воду под толщей песка и грунта, следуя только им известным ориентирам.
Когда Сейн вернулся с полными флягами, глаза схеота были открыты и он смотрел остекленевшими зрачками в небо над собой. Такой взгляд хорошо знаком всем, кто имел дело с мертвецами и безумцами, – его сторонишься невольно, словно глаза эти уже принадлежат не человеку, а самой смерти, и все естество кричит: не попадайся, не дай ей себя увидеть!
Сейн не спеша потянулся, чтобы прикрыть мертвецу веки, и дернулся от неожиданности, когда его запястье схватила цепкая жилистая ладонь.
– Исалар! – захрипел оживший схеот. – Ибу, исалар, Ибу сахе…
Он пытался сказать что-то еще, но Сейн слишком плохо знал его язык, чтобы воспринимать сбивчивую речь на слух, к тому же был поглощен попытками освободиться от удивительно крепкой хватки раненого. Схеота трясло, кожа его была горячее песка после полудня, будто Светило оставило под ней частичку своего жара, который не смогла согнать даже ночная прохлада.