Не так желала встретить его Марго. Не краснея, точно свекла, за подобными разговорами.
Танкред нахмурился сильнее:
– Мы рады вас принимать, ваше святейшество. Но я не пойму: почему это должны делать именно вы? Почему нельзя попросить жриц Матери?
Жрец громко чмокнул костью и наконец отложил ее. Сделал большой глоток вина, оставляя на чаше жирные следы от пальцев.
– Ваша правда, многие так и делают, не ведая своей ошибки. Но уже сотни лет, как правит в Даферлене закон для всякого знатного человека: в свидетелях непорочности невесты – тот бог, в тени храма которого ее будущий муж принял власть над людьми. А наш король, как известно, давал клятву Защитнику. К тому же жрицы Матери связаны своими обетами. Если девочка решит облегчить перед ними душу, они могут и не выдать ее секрет. Потому король и просил меня проследить, чтобы все было по закону.
Он самодовольно выделил это «просил», желая лишний раз подчеркнуть, что Высокие жрецы держат ответ только перед магистрами.
Когда-то служить Защитнику шли постаревшие воины, умудренные опытом мужи, желающие смыть с рук впитавшийся запах смерти. Они отрекались от оружия и хорошо помнили цену того момента, когда жизнь покидает молодые глаза солдата.
Марго думала, а знавали ли по-девичьи тонкие пальцы жреца вес клинка? Держала ли хоть раз его гладкая, без единой мозоли, рука крепкий щит? Дышал ли он тем смрадом, что витает над полями сражений? Был ли сам хоть для кого-нибудь защитником?
– Я понимаю вашу обеспокоенность, – сыто улыбнулся жрец. – Но смею заверить, никакого урона вашей чести. Через меня прошли десятки благородных девиц, дочери эрлов…
– Вам это нравится? – спросила Марго с вызовом.
Жрец скривился – она обратилась к нему напрямую, без разрешения отца.
– Ни к чему такие гнусные предположения. Я исполняю свой долг, и девочкам вроде тебя было бы неплохо помнить о своем.
– Так как все-таки вы собираетесь проверить эту самую чистоту? – простодушно уточнил Альрик.
Марго не выдержала:
– Пальцы, Альрик, пальцы! Боги, какой же ты бываешь… Этот жрец хочет засунуть в меня свои поганые пальцы!
Какое-то время он глупо смотрел на сестру, выдвинув челюсть, затем рука его привычным жестом легла на пояс. Туда, где он обычно носил кинжал.
– Это последнее, что он сделает этими пальцами.
– Альрик! – одернул его Танкред.
– Не позволяй ему, отец!
Марго уже пожалела, что сорвалась на брата. Откуда бы ему знать, как все происходит? На землях Калерау такого порядка не водилось, да и к его жене, чужеземной еретичке, не пожелал бы притронуться ни один жрец.
– Ваши дети, уважаемый эрл… Вам бы поучить их, как разговаривать со старшими.
– Именно. Мои дети, – Танкред голоса не повышал, но этого и не требовалось. Рокот грома узнаешь издалека. – Они в своем доме, на своей земле. На земле, которую их деды веками хранили для короля. И они заслуживают, чтобы к ним проявили уважение.
– Во времена дедов их бы давно приказали пороть за такое поведение, – беспечно отозвался жрец, будто и не замечая, что за густыми бровями эрла стало не видно глаз.
– Будет так, – сказал Танкред, как топором отрубил. – У нас есть повитуха, муж ее еще паладином к Змеиному Языку ходил. Сама рожденная под знаком Защитника, она принимала роды и у моей жены… и у моей матери. И лучше других знает, как призывать богов в свидетели. За правдивость ее слов я поручусь головой.
– Папа!
– Я сказал! – Эрл ударил ложкой по столу так, что та сломалась.
Обломок ручки, зажатой в его могучей руке, смотрел на жреца острым концом. Конечно, Танкред никогда бы не стал угрожать беззащитному служителю храма, никогда бы даже не замахнулся этим нелепым оружием. Скорее всего, о ложке он тотчас забыл.
Но жрец, который уже собирался что-то возразить, вдруг поник и громко сглотнул.
Марго отодвинулась, скрипнув дубовыми ножками стула.
– Куда?
– Пойду отдамся первому встречному на конюшне! – кричала она, направляясь к дверям. – Может, тогда, наконец, от меня отстанут с этой свадьбой!
– Стой, я сказал! Вернись за стол! Марго!
Слезы мешали видеть, и, поднимаясь в свою спальню, она дважды споткнулась, больно ударившись о ступеньки пальцами в мягких тапочках. Заперев за собой на засов, Марго с удивлением обнаружила, как изменилось давно засевшее в груди чувство.
Бывало, она злилась на отца, когда тот отправлял ее спать пораньше, гнал из библиотеки на занятия или наказывал за баловство. На брата за его насмешки и порой поистине мальчишескую глупость. На нерасторопную прислугу за недожаренный хлеб и остывший суп, на учителей за строгость и скуку. Но злость та была лишь рисунком на песке и не оставляла в душе ран. Ее без остатка смывало новым днем и ласковым словом.