Все еще сытая после позднего ланча, она решила ограничиться легким ужином и открыла холодильник посмотреть, что у нее есть. Она решила поджарить свою любимую грибную закуску и, поставив сковородку на конфорку, кинула на нее основательный кусок масла, которое почти сразу же начало шипеть.
Монти включила радио, уловила мелодию «Повсюду любовь», сквозную тему песен из «Четыре свадьбы и одни похороны», сделала звук погромче, после чего вернулась к раковине и начала чистить грибы. Коты терлись о ее ноги. Уже было пять минут восьмого; она знала, что в это время отец всегда смотрит научную программу «Равнодействие», так что до восьми звонить ему не имело смысла. Анне она тоже позвонит попозже, если у нее еще останутся силы. Или, в крайнем случае, завтра.
Она задумалась над тарелкой с грибами, только когда на ней остались четыре маленьких грибочка, испытывая тяжесть в желудке, решила, что поправляется на глазах. Вес растет, мрачно подумала она. Тебе скоро тридцать, и это конец — дорога под горку, а ты остаешься старой девой. Превратишься в толстую старую девицу в компании своих кошек.
Внезапно перед глазами возник образ того американского патентоведа, который зашел к ней в кабинет. Коннор Моллой. Мистер Гребаное Совершенство. Высок, строен, соблазнителен. Может, ей и показалось, но, похоже, он явно смотрел на нее с интересом. Пожав плечами, она отбросила эту мысль: у него был вид мужчины, который флиртует со всеми. Скорее всего, при нем какая-нибудь гламурная пустышка; вертлявые модельки — вот кто в его вкусе. Подобного рода симпатичные мужчины едва ли не раздражали ее, а он был именно таким.
Крик и Уотсон внезапно замерли и повернулись к дверям. Монти обеспокоенно посмотрела на них.
— В чем дело, ребята? — Она резко приглушила радио и прислушалась. Через несколько секунд она услышала слабое дребезжание дверного звонка, и ее кольнуло беспокойство: гости редко являлись сюда и практически никогда после наступления темноты.
Она вышла в холл и посмотрела в глазок, который по настоянию отца врезала в парадную дверь. Перед ней предстал искаженный облик лысоватого и, по всей видимости, застенчивого человека в дождевике. Он явно не соответствовал типу маньяка-убийцы, каким она его представляла, но Монти решила проявить осторожность и набросила цепочку, прежде чем приоткрыть дверь и выглянуть в проем.
За дверью стоял мужчина средних лет, и по его внешнему виду можно было сказать, что он знавал лучшие времена, да и сейчас еще не сошел с круга. Его пальто из ткани в елочку, хотя и поношенное, отличалось хорошим покроем, на ногах приличные туфли коричневой кожи. Его осанистая фигура напомнила ей кого-то из героев Диккенса, а печаль на лице неподдельно тронула Монти.
Он заговорил медленно и смущенно:
— Я… э-э-э… пытаюсь найти резиденцию мисс Баннерман.
Она оставила цепочку на месте, поскольку не видела и следа машины.
— Мисс Баннерман — это я. Простите, а кто вы такой?
— О, конечно, конечно. Прошу прощения. Сельская местность… вы совершенно справедливо опасаетесь незнакомцев… — Он порылся в кармане в поисках бумажника, извлек из него визитную карточку и просунул ее в щель.
«Губерт Уэнтуорт. Заместитель редактора отдела новостей», — прочитала она.
— Видите ли, моя дочь… — У него перехватило дыхание. — Ей довелось работать у вас… э-э-э… у вашего отца, в Лаборатории генетических исследований Баннермана, так, кажется?
— Дочь? — Монти не могла припомнить эту фамилию.
— Джонсон… это ее фамилия после замужества.
Монти просияла:
— Сара Джонсон? Да, конечно, Сара три года работала у нас бухгалтером. Ушла примерно шесть месяцев назад — она ждала ребенка. Как она? Кого она род… — Монти остановилась как вкопанная, увидев выражение его лица: казалось, за несколько секунд человек на глазах постарел лет на десять. На мгновение ей показалось, что он вот-вот потеряет сознание.
— Вы позволите мне войти? Благодарю вас. Всего на минуту. Я не задержу вас.
Он вошел походкой пожилого человека, хотя ему не могло быть больше чем около пятидесяти, подумала она.
— Прекрасно, — сказал он. — Какой красивый сельский дом. Всегда хотел иметь такой, но… э-э-э… Франсуаза… — Он опустил голову, словно стараясь успокоиться, что ему давалось с трудом.
— Разрешите взять ваше пальто?
Он заметил картину на стене. Простой сельский пейзаж: поле, амбар, одинокий дуб.
— Могу ли я узнать имя художника?
Монти покраснела.
— Это я.
Он внимательно уставился на нее:
— У вас талант… вы выставлялись?
— Боюсь, что нет. Я уже несколько лет не писала — нет времени.
— Да, время, этот вечный враг. — Он грустно улыбнулся.
— Не хотите ли чего-нибудь выпить? Кофе, чай? Пиво?
— Был бы признателен просто за стакан воды. Я оставил машину в конце лужайки, что встретилась по пути, — не знал, удастся ли развернуться.
Она повесила пальто гостя и снова посмотрела на него. На нем был мятый серый фланелевый костюм, белая рубашка и зеленый галстук с каким-то неразборчивым логотипом в центре. Несколько прядей волос торчком стояли на макушке, словно одинокие сосны на обвеваемой ветром вершине.
— Пройдемте в кухню: я сама только что пришла домой и еще не согрелась. — Она все еще была в накинутом пальто.
— Я не задержу вас надолго, — повторил он, обратив внимание на тающее масло, и опустился на один из деревянных стульев.
Монти передвинула сковородку, закрыла крышку плиты и налила гостю стакан воды, ухитрившись все это сделать как бы одним движением.
— Значит, — гость поднял глаза на Монти, — значит, вы не слышали о Саре? — Он кивнул, словно и не ждал другого. — Конечно, вы не могли знать. Но, видите ли, она умерла при родах.
Монти потрясенно опустилась на стул.
— Умерла? — бессмысленно повторила она. — Господи… мне жаль. Как мне жаль…
— Спасибо, вы очень любезны. Она всегда говорила, что вы и ваш отец так добры…
— Она была милая девочка… я очень любила ее. Не могу поверить, что она…
— Ужасно, — сказал он.
— А как ее муж? Его вроде звали Алан? Он справился с горем? А как ребенок?
Уэнтуорт обхватил пальцами высокий стакан, как делают, когда хотят согреться от его тепла.
— Ребенок был так страшно изуродован, что выжить он просто не мог.
Монти вспомнила тихую трудолюбивую девушку, которая пришла к ней сказать, что она уходит, так как готовится стать матерью.
— Как ужасно, — сказала она. — Я искренне сочувствую вам, мистер Уэнтуорт, и Алану. Я напишу ему записку.
— Да, благодарю вас. Спасибо… но… м-м-м… — Он поднял глаза на лампочку под желтым абажуром, словно та могла дать ему ответ на какой-то вопрос космического масштаба, и снова опустил взгляд на столешницу из сосновых досок. — Алан… э-э-э… — Он сделал паузу и, казалось, слегка осел, как шар, из которого выпустили воздух. — Видите ли, он не сможет получить ее. Он покончил с собой на следующий день после похорон… он… ну да… понимаете, в своей машине в гараже… провел шланг…
Монти застыла на месте, с трудом воспринимая все эти страшные известия. Смерть пугала ее; она еще как-то принимала, когда умирали люди намного старше ее, но ее страшно пугало, когда смерть настигала людей ее возраста или моложе. Она начала собираться с мыслями, пытаясь понять, почему отец Сары предпринял столько усилий, чтобы доставить ей эти известия.
Поняв, о чем она думает, Губерт Уэнтуорт сказал:
— Я должен был бы позвонить вам… прежде чем вторгаться, я… понимаете ли… — Его глаза обежали комнату и потеплели, когда остановились на другой ее картине. — Приходится с опаской относиться к телефонным линиям… ведь так легко подключиться к ним и подслушать разговор… если вы понимаете, что я имею в виду.
Она нахмурилась, задавшись вопросом, не сказалась ли эта трагедия на его здравом уме.
— Циклоп, — сказал он, внезапно поднимая глаза и в упор глядя на нее. — Синдром циклопа. Вы слышали о таком? — Он горестно вскинул брови.