- Мы смогли сделать это, а значит, это возможно. И я это сделаю это вновь. – Лицо Лео огрубело. – Верю, что сделаю. И верю в то, что ваша дочь действительно была способна путешествовать между мирами, что она делала это. И что она была в мире, где растут фиолетовые деревья. Поверьте, я путешествую по миру уже шесть лет, и изучая много всего, проверяю кучи зацепок, читаю все, что могу прочитать на эту тему – но пока Магдалена остается моей единственной надеждой. – Лео посмотрел на короля. – И поэтому я не могу ее упустить.
Аалекс подошел к нему и положил руку ему на плечо.
Впрочем, король все равно не спешил - он повернулся к ним спиной, подошел к дубу и положил руку на его корень. Когда он заговорил, его рука делала такое движение, как будто бы хотела содрать кору древа, скомкать ее и выкинуть куда подальше. Было видно, что эти слова даются ему нелегко – и его можно было понять: ведь речь шла о его дочере, загадочно пропавшей уже многие годы тому назад.
- Знаете, не будет преувеличением, если я скажу, что не был хорошим отцом. Постоянно в разъездах, сражениях, делах – это не исповедь, а констатация факта. Государство, страна – не те вещи, которыми можно поступиться ради ребенка, пусть даже и твоего собственного. Особенно ради дочери – сын, это наследник, человек, которому ты в будущем передашь все бремя, что лежит на твоих плечах. Моральный долг каждого короля – подготовить своего наследника к тому, что его ожидает в будущем.
Король все же содрал кусок коры с древа, и на его месте осталось небольшое углубление. Будто бы опомнившись, он убрал руку с древа и, повернувшись к нему спиной, облокотился на его могучий ствол.
- Это не означает, что я не любил своих детей. Любил, и еще как. Как любой зверь лелеет своих зверенышей, так и я гордился своими детьми – благо, всевышний подарил мне троих – двух мальчишек и девчонку. Но, все их детство меня не было рядом с ними – такова была моя доля. Доля мужчины, доля правителя. Я мог не видеть своих детей годами, когда они росли –война с Деарденом была важнее: и я, в каком-то роде, рад, что не видел их тогда, пока шла война – бесчисленные походы, государственные дела. Это был пик моего правления, и я ничего не стал бы менять – сейчас Север силен, независим, и это самое главное, чего я мог бы желать. Чего я мог бы желать для них! Но я почти не видел, как взрослеют мои дети – когда началась война, мальчишкам, Трою и Гектору, было три и четыре года, а Магдалене едва исполнилось пять месяцев. И до ее десятилетия мы встречались лишь урывками, вплоть до того момента, пока не был подписан мирный договор и кровавый император не занял свой трон на законных основаниях, признанный всеми.
- Они переживали это по-разному. Мальчишки, спокойно, с пониманием. Они были друг у друга, это правда, и учились всему вместе. Когда я приезжал, они радостно бежали ко мне, а когда уезжал, не могли сдержать слез. Вряд-ли я заслуживал такое отношения, но, не скрою, это заставляло меня каждый раз уезжать с тяжелым средцем. Но Магдалена – она вела себя по-другому: она была еще совсем маленькой, когда я уехал на войну, и совсем не помнила меня. Поэтому я был для нее чужим. И с годами пропасть между нами не уменьшалась: даже конец войны ничего не изменил. Мы обедали вместе, порой разговаривали, но ничего более. Пожалуй, это была моя вина – не скрою, вина, что до сих пор гложет меня, ведь кто знает, как сложились бы обстоятельства. Но стоит быть честным перед собой – мне она не была особо интересна. Оливия рассказывала мне о ней в те редкие минуты наших встреч, говорила, что она необычайна, что у нашей девочки есть скрытый дар и что она тревожится, что он мучает ее, но я не обращал внимания. В моей голове был лишь Север и все, что с ним связано – и лишь изредка, жена и сыновья. Для дочери там места не было.
Король остановился, посмотрел на молчавших и жадно слушавших мальчишек, словно пытаясь найти на их лицах осуждение, и продолжил.
- Я не нашел в себе силы изменить что-либо и после войны, как вы поняли, так и оставаясь для Магдалены чужим человеком. Но Оливия, другое дело: пожалуй, я никогда не видел, чтобы она так сильно кого-то любила – ни меня, ни мальчишек. Она яростно защищала ее, и пожалуй, только она ее понимала. Она верила, что у нее есть дар – и что в тех случаях, когда Магдалена вдруг исчезала куда-то, или была в трансе, в беспамятстве, она действительно была не в этом мире, а в другом, где-то далеко. Я думал, что она просто странный ребенок, что это припадки, болезнь – под напором Оливии мы показывали ее волшебницам, алхимикам, церкви – например, так мы и познакомились с Дейлой, но никто не видел ничего необычного: ни психических отклонений, ни каких-то особых сил. Да, у нее были магические способности, она была одаренной – но они были в зародыше, и никто не видел никаких аномалий. Мы наняли ей чародейку для учебы на дому, ведь она не выносила бывать в обществе других детей, и она прозанималась с ней три года – ничего необычного. Но странные исчезновения, когда она как-будто бы отключалась, продолжались – и Оливия продолжала настаивать, что наша дочь куда-то уходит: в другие миры, пусть и только лишь во сне. Она рассказывала Оливии про миры, где только лишь вода, и больше ничего – огромные, бескрайние океаны. Про миры, где небесный свод внизу, а земля вверху, и перевернута. Про миры, где деревья фиолетовые, а солнца не видно, хоть и светло там, как днем.